Большая телега

— Те, которые рисовал художник Мишель Мери… Мере… Мерю, правильно? Может быть, он успел сделать картинки «Кафе в Отерив», «Ярмарка в Отерив», «Цветочная лавка в Отерив», «Воскресный день в Отерив» и так далее… Не обязательно именно эти названия, просто что-нибудь в таком духе. Чем больше, тем лучше.

Женщины возбужденно зашептались, наконец черноглазая, повернувшись ко мне, сказала:

— Жанна говорит, что-нибудь непременно найдется. Она рада, что вы начали входить во вкус.

?. Mizar&Alcor. Сарагоса

«Холод тут собачий», — пишу я, и Нанка мгновенно реагирует: «А потому что нефиг было».

Все три дня, что мы лязгали зубами на пляжах Барселонетты и самозабвенно истребляли скудный зимний улов местных рыбаков, она недоумевала: на кой я собираюсь ехать куда-то еще? Какая, в жопу, Сарагоса? Зачем уезжать человеку, который уже в Барселоне? Чего ж еще желать? Манана сама когда-то сюда всего на день заскочила поглядеть на Саграду, но забрела в Борн и пропала. Сперва задержалась еще на недельку, потом — на месяц, потом на год и еще на один, и ясно уже, что никуда она из Барселоны не уедет, хоть режьте, и совершенно не понимает, как другие могут. Эдо, наш общий добрый друг, с тех пор с удовольствием рассказывает всем желающим, какой страшный город Барселона — дескать, водопроводная вода там горчит не от морской соли, а от приворотных зелий, и неосторожный путник, не позаботившийся запастись бутылкой какой-нибудь безобидной минералки, сделав глоток, влюбляется в этот город навеки, после второго начинает строить планы, как бы тут поселиться, а после третьего вспоминает, что живет в Барселоне с детства.

Впрочем, он преувеличивает опасность. Я тоже люблю Барселону и приезжаю сюда при любой возможности, но и уезжаю без сожалений; я вообще люблю уезжать, потому что, не уехав из одного города, довольно затруднительно приехать в другой, а приезжать мне нравится больше всего на свете, особенно в города, о которых когда-то читал в книжках. Немного стыдно признаваться, но чего уж там, я ездил в Берлин ради «Трех товарищей», в Лондон, конечно же, из-за Шерлока Холмса, в Вену по следам Джона Ирвинга и Джонатана Кэрролла, в Каир за «Арабским кошмаром», тщательно исследовал главное место действия «Иерусалимского квартета» Уитмора и так далее, долго перечислять. И, кстати, похоже, именно поэтому до сих пор не был в Париже — ни одна из книг, действие которой происходит в столице Франции, не тронула меня по-настоящему, даже «Три мушкетера» в детстве, хотя казалось бы.

Звучит все это, я знаю, нелепо, поэтому я о литературоцентричном принципе своего туризма почти никому не рассказываю. Но на деле все не так ужасно, как можно подумать, то есть, гуляя по городу, я не воображаю себя героем романа и, упаси боже, не мечтаю о встрече с прелестной героиней. Словом, я не погружаюсь в пучину безудержной фантазии и вообще не загромождаю голову возвышенными мечтаньями, а просто хожу, смотрю по сторонам, пробую местную еду, вглядываюсь в лица прохожих, слушаю чужую, часто непонятную речь и всем телом ощущаю, как понемногу овеществляется иллюзорная реальность, частью которой я был когда-то, пока читал книжку. И мне становится хорошо, сладко и полно где-то в потаенной глубине, как будто душа пробудилась после долгой спячки, тут же стырила банку клубничного варенья из бабкиного буфета и слопала за один присест, запивая горячим чаем. Как-то так.

Так что понятно, почему Сарагоса. Манана тоже сразу догадалась. Заржала — дескать, за рукописью едешь? Ну-ну, удачи. Ты ее, кстати, сколько раз перечитывал? Пять? А я всего три, но тоже неплохо, согласись.

Родная душа.

Но теперь эта родная душа не спешит проявлять сочувствие. Пишет: «А я тебе говорила, не надо заказывать гостиницу на три ночи, одной за глаза хватит. Откажись и возвращайся завтра». Отвечаю: «Посмотрим», но думаю, что она, скорее всего, права. Сегодня плюс десять, но такой ледяной ветер, что руки из карманов вынуть невозможно, а завтра, по прогнозу, плюс восемь и дождь, а послезавтра, глазам не верю, от плюс четырех до минус двух ночью и, Матерь Божья, снег. Надеюсь, это просто злая шутка синоптиков.

Номер в отеле на улице Кондэ д'Арандо — крошечная деревянная коробочка, почти всю полезную площадь занимает гигантская кровать. «Это чтобы человек во сне соблюдал приличия и не прижимался к самому себе», — пишу я Нанке, а она отвечает: «Нифига, это чтобы поутру хватило места для двух повешенных». Я смеюсь, отправляю ей полдюжины смайликов и выхожу наконец на улицу, в Сарагосу. За полчаса, пока я переодевался и изучал метеосводки, теплее, увы, не стало. Зато красиво. Красивый город Сарагоса, очень красивый, твержу я про себя, как заклинание. И ведь не то чтобы вру. Действительно красивый город. Но какой же неприветливый. Строгий. Величественный. Суровый. Официальный. Надменный. Вытянулся, встал по струнке, выпрямился. Как аршин проглотил. Чувствуется, что здесь все всерьез. Шутки кончены. И куда ни повернешь, бледное зимнее солнце яростно светит в глаза, вопреки законам божьим, человеческим и тем, которые из школьного курса физики: кто с тобой работает? Явки, адреса, пароли! Не злой, не добрый, а совершенно равнодушный к жертве и даже к результату допроса следователь, движимый исключительно чувством профессионального долга.

Сарагоса, думаю я, похожа на старого богатого дядюшку, познакомившись с которым понимаешь: черт бы с ним, с наследством, обойдемся, лишь бы никогда больше с этим мрачным хмырем дела не иметь. Однако после третьей рюмки хереса вдруг выясняется, что старик — превосходный рассказчик, и память у него дай бог каждому, а жизнь была — офигеть какая, и ты сидишь, открыв рот, развесив уши, а потом мчишься к «мрачному хмырю» по первому зову, и не ради наследства, конечно, ты о нем уже и думать забыл.

В общем, дело за тремя рюмками.

Эй, говорю негромко, как же тебя подпоить? Но Сарагоса по-русски не понимает, и по-английски тоже, зато по-арабски, не сомневаюсь, поймет, но я ни слова не знаю, и по-испански не могу такую сложную фразу сконструировать, мне бы чего попроще. Бебамос![15] — говорю. Бебамос!

Какое там. Нет ответа.

Это, видимо, потому, что я Сарагосе тоже пока не нравлюсь. Уж не знаю, чем не угодил, но давно заметил: когда город мне симпатизирует, я на каждом углу натыкаюсь на отличные кофейни и винные погребки, на выбор, чего душа пожелает. А здесь уже целый час хожу и еще ни одной забегаловки не приметил. То есть вообще ничего. Негде бедному страннику выпить чашку кортадо и стакан воды, а меж тем жажда меня вконец замучила, горло пересохло, при том что холод собачий. Не город, а ледяная пустыня, черт знает что.

Сжалившись надо мной, но не желая сдавать позиций, Сарагоса пошла на компромисс, явила мне пыльный автомат, беспринципно торгующий кокой и пепси сразу. И обычная несладкая минералка там нашлась. Ликуя, я осушил сразу полбутылки, а потом стал оглядываться в поисках лавки для перекура. Холодно, конечно, но — переживу, лишь бы зажигалка работала на этом ветру.

Не с первой, конечно, попытки, даже не с десятой, но своего я добился и блаженно откинулся на спинку скамьи, установленной под беззаботно зеленеющим лиственным деревом неизвестной мне породы. Вода была мокрой, табак в сигарете — сливовым, лавка — теплой от солнца, а к ледяному ветру я уже вроде начал привыкать. Вполне можно жить.

Тем временем на другой стороне улицы рылся в мусорном контейнере надменный арагонский бродяга — с идеально прямой спиной и невидимым, но совершенно внятным «испанским воротником» на шее. Рядом топтался полицейский. Представитель власти, как я понимаю, старался призвать бездомного к порядку, но со стороны их беседа выглядела как встреча переодетого в лохмотья начальника с самым непутевым из подчиненных. Просто полисмен, бедняга, приезжий, сочувственно подумал я. А у этого бомжика предки в армии Альфонсо Первого Арагонского сражались, зуб даю.

И тут сверху раздался глас. Я, что характерно, понял его без перевода. Потому что глас сказал: