Семен мигнул глазом и потянулся.
– Эх, кабы мне такую бабу! – продолжал он. – Высосал бы чертовку! Сок выжал! Ввв…
Семен съежился, ударил по плечу Степана и захохотал.
– Так-то, душа! Больно ты комфузлив! Нашему брату комфузиться не рука! Дурак ты, Степка! Ух, какой дурак!
– Вестимо дурак! – сказал отец.
Послышались опять всхлипывания.
– Опять твоя баба ревет! Знать, ревнива, щекотки боится! Не люблю бабьего визгу. Как ножом режет! Эх, бабы, бабы! И на какой предмет вас бог создал? Для какой такой стати? Мерси за ужин, господа почтенные! Теперь бы винца выпить, чтоб прекрасные сны снились! У барыни твоей, должно полагать, вина того тьма-тьмущая! Пей – не хочу!
– Скот ты бесчувственный, Сенька!
Сказавши это, Степан вздохнул, взял в охапку полсть и вышел из избы на двор. За ним следом отправился и Семен.
На дворе тихо, безмятежно наступала летняя русская ночь. Из-за далеких курганов всходила луна. Ей навстречу плыли растрепанные облачки с серебрившимися краями. Небосклон побледнел, и во всю ширь его разлилась бледная, приятная зелень. Звезды слабей замелькали и, как бы испугавшись луны, втянули в себя свои маленькие лучи. С реки во все стороны потянуло ночной, щеки ласкающей влагой. В избе отца Григория на всю деревню продребезжали часы девять. Жид-кабатчик с шумом запер окна и над дверью вывесил засаленный фонарик. На улице и во дворах ни души, ни звука… Степан разостлал на траве полсти, перекрестился и лег, подложив под голову локоть. Семен крякнул и сел у его ног.
– М-да… – проговорил он.
Помолчав немного, Семен сел поудобней, закурил маленькую трубочку и заговорил:
– Был сегодня у Трофима… Пиво пил. Три бутылки выпил. Хочешь покурить, Степа?
– Не желаю.
– Табак хороший. Чаю бы теперь выпить! Ты у барыни пивал чай? Хороший? Должно, очень хороший? Рублей пять за фунт стоит, должно быть. А есть такой чай, что за фунт сто рублей стоит. Ей-богу, есть. Хоть не пил, а знаю. Когда в городе в приказчиках служил, я видал… Одна барыня пила. Один запах чего стоит! Нюхал. Пойдем к барыне завтра?
– Отстань!
– Чего ж ты сердишься? Я не ругаюсь, говорю только. Сердиться не след. Только отчего же тебе не идти, чудак? Не понимаю! И денег много, и еда хорошая, и пей, сколько душа хочет… Цигарки ее курить станешь, чаю хорошего попьешь…
Семен помолчал немного и продолжал:
– И красивая она. Со старухой связаться беда, а с этой– счастье! (Семен сплюнул и помолчал.) Огонь баба! Огненный огонь! Шея у ней славная, пухлая такая…
– А ежели душе грех? – спросил вдруг Степан, повернувшись к Семену.
– Гре-ех? Откудова грех? Бедному человеку ничего не грех.
– В пекло к чёрту и бедный пойдет, ежели… А нешто я бедный? Я не бедный.
– Да какой тут грех? Ведь не ты к ней, а она к тебе! Пугало ты!
– Разбойник, и рассуждение разбойничье…
– Глупый ты человек! – сказал, вздыхая, Семен. – Глупый! Счастья своего не понимаешь! Не чувствуешь! Денег, должно быть, у тебя много… Не нужны, знать, тебе деньги.
– Нужны, да не чужие.
– Ты не украдешь, а она сама, собственной ручкой тебе даст. Да что с тобой, дураком, толковать! Как об стену горохом… Мантифолию на уксусе разводить с тобой только.
Семен встал и потянулся.
– Будешь каяться, да поздно будет! Я с тобой апосля этого и знаться не хочу. Не брат ты мне. Чёрт с тобою… Возись с своей дурой коровой…
– Марья-то корова?
– Марья.
– Гм… Ты этой самой корове и под башмак не годишься. Ступай!
– И тебе было бы хорошо, и… нам хорошо. Дуурак!!
– Ступай!
– И уйду… Бить тебя некому!
Семен повернулся и, посвистывая, поплелся к избе. Минут через пять около Степана зашуршала трава. Степан поднял голову. К нему шла Марья. Марья подошла, постояла и легла рядом с Степаном.
– Не ходи, Степа! – зашептала она. – Не ходи, мой родной! Загубит тебя! Мало ей, окаянной, поляка, ты еще понадобился. Не ходи к ней, Степунька!
– Не лезь!
На лицо Степана мелким горячим дождем закапали Марьины слезы.
– Не губи ты меня, Степан! Не бери греха на душу. Люби меня одну, не ходи к другим! Со мной повенчал бог, со мной и живи. Сирота я… Только один ты у меня и есть.
– Отстань! Аа… ссатана! Сказал – не пойду!
– То-то… И не ходи, миленький! В тягости я, Степушка… Детки скоро будут… Не бросай нас, бог накажет! Отец-то с Семкой так и норовят, чтобы ты пошел к ней, а ты не ходи… Не гляди на них. Звери, а не люди.
– Спи!
– Сплю, Степа… Сплю.
– Марья! – послышался голос Максима. – Где ты? Поди, мать зовет!
Марья вскочила, поправила волосы и побежала в избу. К Степану медленно подошел Максим. Он уже разделся и в нижнем платье был похож на мертвеца. Луна играла на его лысине и светилась в его цыганских глазах.
– Идешь к барыне завтра аль послезавтра? – спросил он Степана.
Степан не отвечал.
– Коли идти, так идти завтра, да пораньше. Небось лошади не чищены. Да не забудь, что пятнадцать обещала. За десять не иди.
– Я никак не пойду, – сказал Степан.
– Чего так?
– Да так… Не желаю…
– Отчего же?
– Сами знаете.
– Так… Смотри, Степа, как бы мне не пришлось драть тебя на старости лет!
– Дерите.
– Можешь ли так родителям отвечать? Кому отвечаешь? Смотри ты! Молоко еще на губах не высохло, а грубости отцу говоришь.
– Не пойду, вот и всё! В церковь ходите, а греха не боитесь.
– Тебя же глупого отделить хочу! Избу новую надоть строить аль нет? Как по-твоему? К кому за лесом пойдешь? К Стрельчихе небось? У кого денег взаймы взять? У ней или не у ней? Она и лесу даст, и денег даст. Наградит!
– Пущай других награждает. Мне не нужно.
– Отдеру!
– Ну и дерите! Дерите!
Максим улыбнулся и протянул вперед руку. В его руке была плеть.
– Отдеру, Степан.
Степан повернулся на другой бок и сделал вид, что ему мешают спать.
– Так не пойдешь? Ты это верно говоришь?
– Верно. Побей бог мою душу, ежели пойду.
Максим поднял руку, и Степан почувствовал на плече и щеке сильную боль. Степан вскочил, как
