недавно рассталась со своим юристом и имела определенные виды на молодого перспективного холостяка Рассела. Вот так и бывает – человек предполагает, Бог располагает.
Похороны Рассела были торжественными и печальными.
И в тот же вечер мы с Заком почувствовали, что потеряли что-то по-настоящему важное. Нам впервые за долгие годы даже не хотелось разговаривать друг с другом. Нами овладела какая-то апатия, и мы несколько дней не ходили на работу. Нам часто звонила Линда и докладывала о текущих делах. Иногда они с Захаром обсуждали какие-то мелочи – мне было откровенно неинтересно в это вникать.
Наследников у Рассела не оказалось. Особых средств тоже – остатки зарплаты за год работы в 'Первой торговой компании Смита', что-то около двадцати тысяч долларов, машина, уцелевшая после пожара – она стояла на дороге, да куча обугленных дров. Все это было изъято властями штата: отделом по наследованию и завещаниям в пользу будущих покойников, что останутся без средств на похороны.
Только через неделю мы вернулись к делам.
'Винокурни Келлера-Коллинза' мы благополучно продали консорциуму из нескольких участников, выручив за свой контрольный пакет еще около двадцати миллионов. Джош Келлер остался президентом новой компании, за его будущее можно было не опасаться – если не начнет по своему обыкновению истерить и прикладываться к бутылке.
Мы выполнили перед ним все обещания, и он даже еще не сел в тюрьму за мошенничество. Хотя, какое это было мошенничество? Так себе.
Главному мошенничеству еще только предстояло случиться.
Два месяца ничего интересного не происходило – рутина, а потом события понеслись с такой быстротой, что мы боялись за ними не успеть.
В начале января 1987 года Горбачев сделал еще один шаг к пропасти: вышло постановление Президиума Верховного Совета 'совместных предприятиях'. Называлось оно длинно: 'О вопросах, связанных с созданием на территории СССР и деятельностью совместных предприятий, международных объединений и организаций с участием советских и иностранных организаций, фирм и органов управления'. Закон был мутный и для зарубежного инвестора практически неинтересный – очень сложная процедура регистрации такого предприятия, отсутствие каких-либо прав для иностранного участника сводили его привлекательность для иностранцев к нулю. Но вот для тех, кто сидел у более-менее приличных денежных потоков – областных, краевых, республиканских администраций и комитетов партии – это закон стал настоящим подарком.
Деньги у государства кончились для государственных структур и вдруг полноводными реками наполнили эти совместные предприятия, образованные при каждом властном центре.
Мы не спешили – возвращаться в Россию было еще рано.
Видимо, и Георгий Сергеевич, глядя на начинающуюся вакханалию в партийных органах, решил более не ждать: в середине февраля к нам в офис пришел незаметный человечек лет пятидесяти. Он назвался Брайаном Золлем и сказал, что очень хочет вложить в наше предприятие некоторые средства, любезно предоставленные ему венским Донау-банком под поручительство господина Павлова. Он заискивающе улыбался при каждой произнесенной фразе и старался произвести впечатление человека совершенно никчемного, но при обсуждении некоторых финансовых тонкостей выдавал суждения, более приличествующие акуле из лондонского Сити, чем неудачнику из Миддлтауна, которым он желал выглядеть.
Советское руководство в массовом порядке принялось освобождать сидевших в тюрьмах и психушках диссидентов, а у нас появилась новая задача: нам требовалось создать новую финансовую машину, которая позволила бы собирать сливки со всех глобальных рынков – от Токио до Лос-Анджелеса – и при этом скрывать от недремлющего ока надзирающих наши действия.
Первая половина 1987 года запомнилась Захару как бесконечная вереница самолетов, гостиниц, городов, банков, лиц и дорогих костюмов. Я, оставшийся в Луисвилле – чтобы не дай бог, не упасть в каком-либо из самолетов – сильно завидовал Майцеву, объездившему практически все развитые страны, учредившему без малого триста компаний.
На это он ухмылялся и заламывал руки, сетуя, что хоть и увидел так много разных женщин, что иному не увидеть и за три жизни, но все хорошо в меру и он с удовольствием готов предоставить мне возможность подменить его на несколько дней. Я тяжело вздыхал и отказывался, а Захар, чмокнув в щеку Линду и одарив очередными сувенирами Марию и Эми, мчался в какой-нибудь Париж или Йоханнесбург.
С середины июля стали поступать обещанные Брайаном деньги – по миллиону, по пять, по тридцать – мы размещали их в Штатах и за границей. В Сингапуре, Сиднее, Гонконге, Бомбее, Париже, Гамбурге, Лондоне, Риме, Нью-Йорке, Чикаго, Монреале – везде, где шла торговля воздухом.
Мы с ним редко виделись, зато практически каждый день часами разговаривали по телефону. Кажется, мы вообще не клали трубки его целыми днями. Он, как и я, совершенно не загорел, хотя дороги его часто проходили через всемирно известные курорты вроде Ниццы. Из самолета – в машину, из машины – в офис, из офиса – в банк, из банка в машину, потом в гостиницу и снова на самолет – не до загаров.
К началу августа общая стоимость активов, поступивших в наше управление, превысила девять миллиардов долларов. Нам приходилось едва не ежедневно отправлять Кручине для отчетности по пять- десять-двадцать миллионов, но мелькнув в его документах, они снова возвращались к нам.
Чтобы не нарваться на какое-нибудь громкое расследование, игру на понижение мы начали загодя – в двадцатых числах августа. Мы последовательно продавали-продавали-продавали бумаги. Каждый день на полсотни миллионов по всему миру – каждая отдельная сделка никак не влияла на рынки и не могла никого насторожить. Мы продавали в августе, в сентябре, в начале октября.
К вечеру шестнадцатого октября мы владели только долгами по акциям. Брайан Золль практически поселился в нашем офисе. Оставалось пережить последние выходные перед триумфом.
Конец первой части.
