предварительной теории, что возбуждаемый мозг, когда ему необходимо создать подробности, как бы делает заем у коллективного сознания, но это не так. Используются не только его собственные знания, но и его собственные заблуждения и неверная информация.
Сообщения о последних двенадцати заседаниях все же заставили Кейслера резко выпрямиться, и он разглядывал записи Джиллиада с перекошенным лицом человека, который размышляет: или он неверно прочел написанное, или неверно понял, или и то и другое вместе.
Он перечитал заметки второй раз, но тут вошел Остерли и присел на краешек письменного стола.
— Только не шуметь, — раздраженно заметил Кейслер. — Я сижу и мечтаю.
— Да? — Остерли раскурил свою трубку. — Я тоже немного помечтаю.
Кейслер нахмурил брови и пожал плечами.
— Что случилось? — Он знал, что не сможет выставить Остерли; ведь они были старыми друзьями. Он снова повторил свой вопрос.
— Я и сам не знаю, просто обеспокоен. Вы же знаете, как я размышляю курю, пью пиво, курю, снова пью пиво, и наконец что-то всплывает на поверхность. То, что появилось сейчас, мне очень не нравится. По-моему, иммунные слишком быстро и без всякого сопротивления сбежали.
Кейслер застыл и уставился на него.
— Вы полагаете, что кое-кто остался?
— Это уже ближе к истине, не правда ли? Опытная организация, подобная этой, не сбежит так просто от потенциально опасного противника, не оставив экспертов, которые бы передавали им информацию. Вопрос в том, как их обнаружить. Все документы уничтожены, и нет никакой возможности отличить их от остальных, кроме как медицинским обследованием, а эта процедура будет очень долгой. — Он наморщил лоб и пососал свою трубку. — Где бы вы спрятались, будь вы иммунным?
Кейслер понял, что это решающий вопрос, поэтому очень долго думал, а затем поднял голову.
— Мне кажется, я выдал бы себя за одержимого второй или третьей степени.
Остерли кивнул.
— Я тоже пришел к такому заключению. Кто даст себе труд проверять всех сумасшедших, чтобы определить, действительно ли они те самые сумасшедшие, которых в свое время зарегистрировали? — Он усмехнулся. — Я. Будут прочесаны все клиники для нервнобольных по всей провинции. Есть у вас еще какие-нибудь идеи?
— Много, — устало сказал Кейслер, — но никакого практического плана, чтобы выгнать их из укрытия..
— У меня та же проблема.
Кейслер посмотрел на него и сердито схватил свою сигару. Неужели ему нечего делать? Конечно, наука. Медицина и секретная служба понятным образом дружно работали вместе, но все же… Он невольно посмотрел на записи и затянулся — и вдруг в голове шевельнулась мысль: может, она принесет успех…
Он ненадолго прикрыл глаза и отложил сигару.
— Бен, мне кажется, у меня идея.
— Мы сможем ею воспользоваться? — заинтересованно спросил Остерли.
— Не знаю, но мне представляется, что Джиллиад обнаружил совсем новый путь, как мне кажется, с очень многими оригинальными отклонениями. — Он опять затянулся. — Если говорить откровенно, многое из того, что он сделал, и еще больше то, что он собирается сделать, меня пугает.
— Есть какая-нибудь взаимосвязь с нашей проблемой?
— Понятия не имею. Я его еще не спрашивал, но, возможно, ему что-нибудь придет в голову.
Остерли вынул трубку изо рта и выдохнул облако дыма.
— Давайте его сюда.
— Все в свое время. Сначала лучше послушайте, что он сделал. И все без посторонней помощи и подсказки. — Он мгновение помолчал, потом схватил записи. — В ходе двадцати заседаний Джиллиад подверг себя программе самоанализа. Когда потом он попросил специалистов проверить и проанализировать его результаты, они нашли их не только совершенно правильными. Они были намного правильнее, глубже и точнее всего, что на сегодняшний день дали наши анализы чужака.
— С Машиной? — Остерли встал и уставился на Кейслера. — Как же, черт возьми, он это сделал?
— Он объединил основу всех религий и великих философий. “Познай себя”. С помощью Машины он ставил себя в самые различные трудные ситуации и фиксировал время, когда он начинал проигрывать.
— А как он это определял? — заинтересованно спросил Остерли.
— Сначала он ставил себя в ситуацию, скажем так, большой опасности, и…
— Но он же в любое время и любым способом мог выйти из нее.
— Пожалуйста, не перебивайте меня. Джиллиад приказывал своему разуму забыть этот путь бегства и, что еще удивительнее, сам себе приказывал отключать Машину в последнее мгновение. Короче говоря, он сконструировал душевный вентиль безопасности, а потом снова приказывал своему разуму забыть о нем. Поэтому, в принципе, из ситуации, в которую он себя помещал, не было никакого выхода.
Остерли опять присел на краешек письменного стола и направил на Кейслера мундштук своей трубки.
— Это прорыв, Эд, даже я это вижу. — Он наклонился вперед. — давайте его сюда.
— Все в свое время, я уже говорил. Я дал одному из своих лучших людей задание поработать с ним. — Он посмотрел на часы. — Точно через пятнадцать минут они начнут эксперимент, который Джиллиад описывает как “вторую ступень”. Хотите посмотреть?
Остерли поднялся.
— Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы помешать мне сделать это? — Он улыбнулся и сунул руки в карманы брюк. Кейслер задумчиво улыбнулся в ответ.
— Ладно, идемте. — Он открыл дверь и вышел в лабораторию.
В комнате испытаний у экранов суетились техники, вторая группа сгрудилась у проектора.
Кейслер поприветствовал присутствующих взмахом руки.
— С Келдреном, мне кажется, вы уже знакомы. Один из моих лучших людей. Келдрен, объясните мистеру Остерли суть эксперимента.
У Келдрена были рыжие волосы и узкое красное лицо, выглядевшее озабоченным.
— Я постараюсь покороче, сэр. Как вы знаете, Джиллиад после своего появления здесь подвергся проекции и чуть было не погиб. Теперь он хочет проделать все снова, чтобы проверить, мог ли он выжить с помощью собственной инициативы. — Он сделал паузу и потеребил себя пальцами за нижнюю губу. Он развил одну, предположительно, правильную теорию, согласно которой даже резистентный не сможет силой воли противиться проекции. Субъективные впечатления слишком сильны и пересиливают внутреннюю убежденность.
— И что?
— Он считает, сэр, что нашел субъективный ответ.
— А вы, кажется, сомневаетесь в этом.
— Да, сэр. Во-первых, он о многом молчит и не хочет рассказать мне, как выглядит его решение. А во-вторых, я иду на ощупь. Я не знаю, что он задумал.
— Объясните-ка мне поподробнее.
Келдрен немного помедлил.
— Ну, сэр, он попросил меня воспроизвести самые отвратительные субъективные впечатления, какие только придут мне в голову. Он хочет дать понять, что будто бы нуждается в них — только в оптической
