пьян и до света за два часа ел мясное кушанье и пил вино прежде Пасхи, к государю на праздник Светлого воскресенья не поехал, к заутрене и к обедне не пошел». От этого, по московским понятиям того времени, был один шаг до измены. Князя Ивана Хворостинина стали подозревать в намерении отъехать в Литву, тем более что он сам дал повод к этому в своих разговорах — «на Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем» — и особенно в «писаниях», найденных у него при обыске. Именно в них отыскалась его знаменитая фраза: «Московские же люди сеют землю рожью, а живут все ложью». Особенно опасным казалось властям написание не по чину царского «именованья»: «Да в твоем же письме написано государское именованье не по достоинству: государь назван деспотом русским, но деспота слывет греческою речью — владыка или владетель, а не царь и самодержец, а ты, князь Иван, не иноземец, московский природный человек, и тебе так про государское именованье писать было непристойно»[474].
И все же движение в сторону Запада уже началось, и этому способствовал сам царь Михаил Федорович. Следующие его слова вполне можно было бы вложить в уста Петра Великого, принимавшего на службу очередного иноземца: «Ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен и навычен в астроломии, и географус, и небесного бегу, и землемерию и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, таков мастер годен». Но это приглашение взято из «опасной грамоты» для ученого путешественника из Голштинии Адама Олеария 1639 года[475].
Запад плохо понимал Московское государство. Но и москвичи плохо понимали иноземцев, превосходство над которыми всегда подчеркивали истинностью своей православной веры. Конечно, в элитарной среде московских богословов и писателей, кружки которых понемногу стали создаваться в 1630– 1640-е годы, искали выход из положения. Верх почему-то всегда брала охранительная позиция. Показательна судьба князя Семена Шаховского, с горячей симпатией отнесшегося к идее женитьбы датского королевича Вальдемара на царевне Ирине Михайловне. Князь Семен Шаховской в разговорах с благовещенским протопопом Никитой намекал, что готов помочь разрубить «узел» сложных богословских споров, завязавшихся вокруг нежелания королевича менять веру. Его «письмо», написанное «собою», было затребовано во дворец. Однако вместо помощи делу, о чем думал князь Семен Шаховской, его инициатива стала причиной опалы. Князь пострадал за то, что он «того искал, чтоб королевичу быть в Московском государстве некрещену»[476].
Вектор движения Московского государства в сторону более благоприятного отношения к иностранцам на русской службе и контактам с невраждебными западными странами ощущали лишь немногие лица, посвященные в особенности внешней политики. Для большинства современников царя Михаила Федоровича русский самодержец оставался «незыблемым столпом православия», крепко охранявшим заветы московской старины. В изданной в 1630 году «Триоди цветной», содержавшей пасхальные чтения, о царе Михаиле Федоровиче говорилось как об «изрядном хранителе и крепком поборнике святыя православныя и правоверныя христианския веры, благородном и христолюбивом, Богом венчанном и Богом почтенным, и Богом превознесенном, и благочестием всея вселенныя в концех просиявшему». И, несомненно, именно так ощущал себя и сам царь Михаил Федорович.
В его царствование была возобновлена традиция книгопечатания, разрушенная Смутой, издано более ста богослужебных книг. Одним из первых изданий, вышедших на Московском печатном дворе в 1615 году, стала «Псалтырь». Понятно, почему в условиях тогдашней разрухи начали с издания именно этой книги. Дело было не только в том, что по Псалтыри учили детей грамоте. Как сообщалось в предисловии к книге, Псалтырь «больше и выше есть всех книг… и от Псалтыри не оскудевает пение никогда же». Идея ее напечатания принадлежала лично царю Михаилу Федоровичу. «И таковое сокровище, — говорилось в послесловии, — он, государь, благочестивый царь и великий князь Михаило Федорович, всеа Росии самодержец, паче тысящ всяческих сокровищ мира сего… подщася предложити и… печатным тиснением предати».
Это не единственная книга, в которой упоминается о прямом поручении царя типографам. Например, в послесловии к «Кирилловой книге», изданной уже в конце царствования Михаила Федоровича в 1644 году, говорилось: «Государьским повелением сия предобрая книга… учинена… Светлым богодухновенным писанием утверждена, по царьскому же паки рачению печатным сим писанием воображена»[477].
В царствование Михаила Федоровича только началась расстановка новых культурных вех. Однако они глубоко укоренились в жизни Московского государства. Таким зримым выражением изменения подходов к печатному делу стало появление «Букваря языка славенска, сиречь начало учения детем, хотящим учитися чтению божественных писаний с молитвами и со изложением кратких вопросов о вере» типографа Василия Бурцева. Первые его издания были осуществлены в 1634 и 1637 годах. Некоторые исследователи связывают появление «Букваря», заложившего традицию издания учебных книг, с необходимостью обучения грамоте царевича Алексея Михайловича. В «Предисловии вкратце первоучебней сей малей книжице азбуце» В. Бурцев писал о «словенском» («русском») языке, равном с древнейшими «священными» языками — еврейским, греческим и латинским. В послесловии же он назвал главной целью своей книги ее напечатание «малым детем в научение и познание божественнаго писания, и по всей бы своей велицей Русии разсеяти, аки благое семя в доброплодныя земли, яко да множится и ростет благочестие во всей его Русской земли». Помимо всего прочего, в бурцевском «Букваре» впервые были напечатаны вирши, содержавшие стихотворное послание от издателя к ученикам, надо думать, с тех пор смутившее немало отроческих душ и подвигнувшее их на писание чего-то подобного:
Для наглядности в издании «Букваря» была помещена известная гравюра с надписью «Училище», на которой изображена сцена наказания розгами учителем («дидаскалом») нерадивого ученика. Так ростки новой, светской церковной книжной культуры начали прорастать на русской почве.
Еще раз вспомним, что при царе Михаиле Федоровиче выросли зримые символы династии Романовых, связанные с иконой Казанской Божией Матери (22 октября) и прославлением Покрова Богородицы (1 октября)[479] в воспоминание избавления Москвы в 1612 и 1618 году. В 1619–1626 годах была выстроена церковь Покрова в дворцовом селе Рубцове, тогда же, в 1620-х годах, князь Дмитрий Михайлович Пожарский выстроил Покровскую церковь в своей подмосковной вотчине селе Челобитьеве. В 1636–1637 годах, также «по обещанию» князя Дмитрия Михайловича, на Красной площади появилась Казанская церковь, куда была перенесена икона Казанской Божией Матери. Можно напомнить, что даже в прямом смысле дом московских государей — Большой Теремной дворец в Кремле — был построен при царе Михаиле Федоровиче в 1635–1637 годах. В 1641–1644 годах в Москве «у Спаса на Новом», где находилась усыпальница романовского рода, делали «каменный город»[480]. Новую ограду в это время получил и Ипатьевский монастырь в Костроме. 10 ноября 1642 года был издан царский указ об обновлении стенного письма Успенского собора Московского кремля[481]. В 1643 году царь приказал изготовить серебряную раку для мощей преподобного Александра Свирского, освидетельствование которых также было проведено по его указу. Последними в его царствование были освидетельствованы мощи великого князя Владимирского Георгия Всеволодовича, жившего в XIII веке и принявшего мученическую кончину в битве с татарами на реке Сити. Патриарх Иосиф, по примеру царя, также устроил серебряную раку, положенную во владимирском Успенском соборе. Так царь Михаил Федорович непосредственно влиял на отношение к отеческой старине как у своих современников, так и у потомков.
В то же время все самые актуальные духовные вопросы разрешались в рамках традиционного церковного богословия. Не забудем, что время царя Михаила Федоровича совпало с молодостью тех лиц, кто уже многое успел продумать в спорах, в московских кружках «ревнителей благочестия». Будущий патриарх Никон и протопоп Аввакум, определившие лицо XVII века в России, уже начали свой духовный путь… На них самым непосредственным образом повлияло отношение царя Михаила Федоровича к вопросам веры,
