из-за разногласий со Станиславским и Немировичем-Данченко, а в большей мере из-за участия в событиях вооруженного восстания в Москве, с последующей эмиграцией, – неожиданно для себя она вступила с подмостков на сцену, где разворачивались события мировой истории, и самое удивительное – и там победила – как личность.
Помимо всего этого – кто тут выше, ясно, – в восприятии двух актрис должно отдавать отчет в том, что Комиссаржевская – романтическая актриса, с соответствующей эстетикой (со «снопами» огня), Мария Федоровна – актриса русского классического театра, как Ермолова, здесь мера и пластика во всем. Сама Веригина это сознает: «Актриса, обладавшая особым тембром голоса, большим темпераментом, необыкновенной способностью передавать музыкальный ритм роли, она выделялась своеобразием, только ей свойственными особенностями игры, естественностью и простотой. М.Ф. была очень красива и пластична, особенно на сцене, но красота эта не существовала сама по себе, она всегда помогала глубже выявить внутреннюю жизнь образа».
Это красота и гуманизм в облике и во внутренней сущности актрисы, красота классического искусства, та красота, которая одна способна преобразить мир.
Но красота классического искусства, как повелось с классической древности и эпохи Возрождения в странах Западной Европы, – это и гражданственность, и героизм, что проявила актриса, верная как в идее, так и в жизни порыву ее души к свободе.
II
Мария Федоровна, помня сколько было толков вокруг ее взаимоотношений с Алексеем Максимовичем Горьким, сама решила поведать и набросала два отрывка, совпадающих по содержанию.
«Впервые мне пришлось встретить Алексея Максимовича в Севастополе, в 1900 году, когда Художественный театр ездил показать Антону Павловичу Чехову его пьесу «Чайка», которую тот в Москве не видел, уехал до первого представления…
Конечно, мы все, актеры, знали о Горьком, многие восхищались его талантом… Лично мне как писатель он был известен с первого же его появления в толстых журналах и с первого же прочитанного мною рассказа «Мальва». Меня захватила красота и мощь его дарования…
В те годы мне вообще пришлось переживать большую духовную ломку – из обыкновенной дамы, жены крупного чиновника, привыкшей ко всем атрибутам подобного положения, я мало-помалу становилась человеком и актрисой».
Мария Федоровна была не совсем «обыкновенной дамой»: родившись и получив воспитание в демократической среде, благодаря положению мужа и ее красоте она оказалась блестящей дамой высшего света, которая при этом увлекается любительством с блеском и благотворительностью, сама выступая на благотворительных концертах и вечерах, устроенных, в частности, Софьей Андреевной, женой Льва Толстого. Но это было по ту пору в России в порядке вещей. Любительством и благотворительностью занималась и княгиня Зинаида Николаевна Юсупова.
Только Мария Федоровна предпочла из светской дамы стать «заправской актрисой, стало быть, перешла на серьезную и обязательную работу», и, как она пишет, «мне посчастливилось незадолго перед тем впервые встретить настоящих убежденных людей, молодых марксистов». Это были студенты Московского университета, товарищи репетитора ее сына. Они из всех писателей выделяли Горького, известность которого не только в России была беспримерна.
«Шло первое представление в Севастополе «Эдды Габлер» Ибсена… После третьего акта слышу чей-то чужой мужской голос:
– Это великолепно! Это великолепно, я вам скажу.
А затем стук в мою дверь и голос Антона Павловича:
– Можно к вам?
Когда они оба вошли, Чехов и Горький, меня прежде всего поразило, до чего они разные!»
Горький был – для светской дамы и актрисы – совершенно из другого мира. Вероятно, Чехов пропустил его вперед. «Горький показался мне огромным. Только потом, много спустя, стало ясно, как он тонок, худ, что спина у него сильно сутулится, а грудь впалая. Одет он был в чесучовую летнюю косоворотку, на ногах высокие сапоги, измятая как-то по-особенному шляпа с широкими полами почти касалась потолка и, несмотря на жару, на плечи была накинута какая-то разлетайка с пелериной. В мою уборную он так и вошел в шляпе».
« – Черт знает! Черт знает, как вы великолепно играете, – басит Алексей Максимович и трясет меня изо всей силы за руку (он всегда басит, когда конфузится). А я смотрю на него с глубоким волнением, ужасно обрадованная, что ему понравилось, и странно мне, что он чертыхается, странен его костюм, высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, странно, что у него грубые черты лица, рыжеватые усы. Не таким я его себе представляла.
И вдруг из-за длинных ресниц глянули голубые глаза, губы сложились в обаятельную детскую улыбку, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостно ёкнуло сердце».
В ту весну в Крыму неприметно для всех разыгралась другая любовная история – Чехова и Книппер.
«Однажды осенью, после нашей поездки в Крым, мне доложили, что спрашивают меня Шаляпин и Горький. Они пришли просить достать денег для помощи духоборам, высылаемым куда-то в Америку…»
Представьте себя на месте актрисы, сколько-нибудь известной или прославленной. К вам приходят, ну, кто угодно, из заинтересованных лиц, из студентов, из светских дам, с просьбой помочь кому угодно, но в данном случае Шаляпин, уже известный певец, и Горький, еще более известный писатель, – приходят к актрисе? Нет, с какой стати? Приходят к светской даме, известной в высшем обществе, среди крупного чиновничества и купечества, то есть там, где водятся деньги, несравнимые с их гонорарами. И она, конечно, помогла им и духоборам, и всем, кто нуждается, пользуясь вниманием к ней людей состоятельных.
«С той поры мы видались с Алексеем Максимовичем очень часто. Приезжая в Москву, он всегда заходил ко мне, подолгу засиживался… Он присылал ко мне людей из Нижнего с просьбой устроить их, сделать то или другое. Бывая у меня, он часто говорил, встречая много народу: «Место свято пусто не бывает».
Пьеса «На дне», репетиции с поездкой на Хитров рынок, роль Наташи, казалось бы, совершенно не подходящая для Марии Федоровны, успех спектакля предрешили все дальнейшее.
«В третьем акте ему понравилось, как я играла. Пришел весь в слезах, жал руки, благодарил. В первый раз тогда я крепко обняла и поцеловала его, тут же на сцене, при всех». Такого романа между актрисой и писателем во всей истории человечества не было, но сколько было наговорено тогда, и новая волна непонимания, лжи и откровенной клеветы несется вновь сегодня.
Известно, Мария Федоровна не жила с мужем (вина его), но согласилась остаться в его доме ради детей, с условием: если она кого полюбит, он первый узнает о том, что подразумевало официальный разрыв. Такое условие предполагало само собой безупречное поведение жены. Поэтому пусть не твердят злопыхатели в блогах «о мужьях» М. Ф. Это заведомая ложь. Она полюбила и связала открыто свою жизнь с Горьким. Казалось бы, не редкая уже для той эпохи история, но шум был поднят огромный и в Москве, и в Художественном театре, докатится до США, где пресса будет исходить в ханжеской истерике.
Мария Федоровна сняла себе квартиру; не она, а Горький поселился у нее. Она писала ему в письме от 10 мая 1904 года: «…Вообще «высшее общество» – исполняется пророчество Константина Сергеевича – отвернулось от меня! Сегодня я провожала Л.Л., и на вокзале семейство Жедринских (тот самый камергер, который был у Коровина) не удостоило меня узнать и прошло мимо особенно строго, я чуть было не упала в обморок «от отчаяния», но удержалась ввиду многочисленной окружающей меня публики.
Вот оно, возмездие за дурное поведение! О-о-о!! И как мне было весело и смешно. Весело, что я ушла от всех этих скучных и никому не нужных людей и условностей. И если бы даже я была совершенно одна в будущем, если я перестану быть актрисой, – я буду жить так, чтобы быть совершенно свободной! Только теперь я чувствую, как я всю жизнь крепко была связана и как мне было тесно…»
Анна Каренина новой эпохи в России. Как быстро все переменилось! Но власти не хотели о том
