похоже на помолвку. И тут случилось чудо. То, что вызвало бы гнев у отца, растрогало его до слез, и он повинился перед нами, и с приданым для меня решил не скупиться. И тут зазвучала музыка, и стало ясно, наша свадьба свершилась!
Державин, поднимая руки:
– Все хорошо, что хорошо кончается. А теперь прошу к прощальному обеду. Тостам не будет конца!
Распахиваются двери в столовую с празднично убранным столом и проносится звук флейты.
Орест Кипренский. Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке.
Орест Кипренский первым из русских художников получил известность в Европе, может быть, потому что приехал в Италию для усовершенствования не сразу после окончания Академии художеств, а уже сформировавшимся художником, столь удивительным, в особенностях которого историки искусства до сих пор не разобрались, принимая его за романтика.
Но европейская известность Кипренского, с предложением написать автопортрет для знаменитой галереи Уффици, странным образом сопровождалась забвением в России, пренебрежением властей, поскольку художник, импульсивный, неровный в жизни и в творчестве, сам подавал тому повод. По характеру и эпохе Кипренский действительно был романтиком, что усугублялось и его происхождением.
Отец его был крепостным у помещика А. С. Дьяконова, служил у него управляющим и женился на крепостной девушке Анне Гавриловой, у которой родился «незаконнорожденный младенец Орест», как записано в метрической книге Копорской церкви, 13 марта 1782 года на мызе Нежинской Ораниенбаумского уезда Петербургской губернии.
Вероятно, отцом младенца был помещик, который выдал Анну Гаврилову замуж за Адама Швальбе и отпустил их на волю. Видимо, Дьяконов, решив дать образование своему внебрачному сыну, определил его в Академию художеств, когда Оресту исполнилось шесть лет, как водилось в то время, при этом он был назван «законнорожденным» сыном Адама Швальбе, но получил не фамилию отца, а условную, весьма поэтическую – Кипрейского, взятую прямо с пустырей, где цветет кипрей.
Орест Кипрейский – романтично, но кажется фамилия выисканной, и юный художник нашел способ выправить слегка, либо вышло так где-то по чьей-то описке: Орест Кипренский – романтично? Нет, это уже классика. Это судьба.
В 1803 Кипренский окончил Академию художеств – без золотой медали, о которой, конечно же, мечтал ради чести и поездки в Италию. Он учился в классе исторической живописи, с призванием по всему именно портретиста, что вскоре прояснилось для художника, оставленного при Академии для усовершенствования, в вдохновенной работе над портретом отца, который предстает перед нами стариком, полным внутренней силы, сжимающим набалдашник трости, точно в гневе, – ничего от бывшего крепостного, ничего от управляющего, это скорее вельможа, личность крупная, волевая. Очевидно, таким запомнил Адама Швальбе Орест еще ребенком, образ отца в превосходной степени, что чрезвычайно важно для формирования души и характера с юных лет.
В 1805 году Кипренский получает большую золотую медаль за картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле», написанную по академическим правилам, но заграничная поездка откладывается из-за начавшихся наполеоновских войн в Европе, а затем и Отечественной войны 1812 года, – лишь в 1816 году он уезжает в Италию для усовершенствования в искусстве, уже определившись как художник, каким мы его знаем.
Орест Кипренский запечатлел в своих изумительных портретах лучших людей своей эпохи, словно угадывая их судьбы, будущих героев Отечественной войны 1812 года, декабристов, замечательные женские и детские образы.
«Портрет А. А. Челищева» (около 1808 года) – мальчик лет десяти, слегка сжав губы, открыто и серьезно глядит в даль, готовый вступить в жизнь безбоязненно и смело, пока в Пажеский корпус; в 1812 году он прапорщик, как кстати, он принимает участие в Отечественной войне и заграничных походах; по возвращении в Россию, связанный большой дружбой с Никитой Муравьевым, он вступает в Союз благоденствия, а затем и в Северное общество, но затем по каким-то причинам отходит от декабристского движения, возможно, от нетерпения пыл угас, что, впрочем, как будто предугадывает художник.
Оказавшись в Москве, Кипренский пишет «Портрет Е. В. Давыдова» (1809), гусара, героя войн с Наполеоном до Тильзита и после. Около ста лет считали, что это портрет знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова, пока не выяснилось, что на портрете изображен его двоюродный брат Евграф Владимирович Давыдов (1775-1823), полковник лейб-гвардии гусарского полка с 1807 года, участник сражения под Аустерлицем (1805), на котором русские войска вместе с союзниками испытали горечь сокрушительного поражения, – несмотря на блеск гусара, в глазах грусть или скорее обида, – художник словно предугадал судьбу героя: раненный несколько раз в 1812 году, в «битве народов» под Лейпцигом в 1813 году он лишился левой ноги и правой руки.
В 1816 году Кипренский наконец уезжает в Италию. Он взял с собой портрет отца. «Портрет А. Швальбе» в Неаполе итальянские профессора «почли шедевром Рубенса, – писал художник, – иные думали Вандика, а некто Альбертини в Рембранты пожаловал». Можно бы это принять за похвальбу Ореста, если бы не известность, какую первым из русских художников приобрел Кипренский в Италии.
Орест задумывает картину «Аполлон, поразивший Пифона» со слишком явной аллегорией о победе даже не России, а Александра I над Наполеоном, заказывает слепок со статуи Аполлона Бельведерского и даже просит президента Академии художеств Оленина присласть ему настоящий черкесский лук со стрелами, но к замыслу, о котором поспешил сообщить в Россию, остывает, что вызывает недовольство в официальных кругах.
Зато в России понравились «Молодой садовник» (1817) и «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке (Мариучча)» (1819). В откликах писалось: «Молодой садовник, склоня голову на зеленый дерн, в котором разбросаны полевые цветики, отдыхает. Миловидное лицо его загорело от работы, черные волосы упадают с чела, тихий ветерок обвевает их, наслаждение отдыха так прелестно в чертах его, что эта очаровательная картина кажется написанною по вдохновению грации Рафаэля».
О «Девочке в маковом венке…» писалось: «Это произведение прелестно. Милое, невинное личико представлено так мило, так естественно, что не можно довольно им налюбоваться». В этих картинах, столь простых с виду, предстает Италия, современная и идеальная, в исторической перспективе, вплоть до эпохи Возрождения, воспроизведенная с простотой классического стиля.
И в том же плане написан портрет князя А. М. Голицына (около 1819 года) . Это один из шедевров художника, в котором ясно проступает вся эпоха Возрождения и как фон – купол собора святого Петра как бы на горизонте из-под нависающего красного бархата занавеса, и как живопись ярких, чистых тонов, между тем как модель русский аристократ, по внешности идеальный придворный, выхолощенный и открытый миру, исполненный чувства собственного достоинства и вдумчивый. Ничего от романтизма, классическая ясность и простота, каких не знала эпоха Возрождения в Италии. Это русская ренессансная классика, которая столь удивляла ценителей искусства.
В это время, когда слава осенила художника, в его жизнь вмешались, вместо наполеоновских войн, страсти людские. В его доме нашли натурщицу, в ожогах, – она была мертва. Ее накрыли холстом, облили скипидаром и подожгли, она, наверное, задохлась. Все в округе были уверены, что это дело рук художника. Конечно, это невероятно.
Орест вне себя твердил, что Фалькуччи убил его слуга, которого римская полиция не успела допросить, тот попал в городскую больницу и через несколько дней скончался, как говорят, от неизвестной
