Это один из первых шедевров лирики Блока. Призвание и предмет его поэзии определились: это любовь к Прекрасной Даме. Лирика и философия Владимира Соловьева воссоздали в России на рубеже столетий ауру и мистику неоплатонических озарений, в русле которых молодой поэт набрасывал поэтический дневник в течение двух лет, 1901-1902 гг, в Петербурге, в Шахматове, в лесах и даже в Боблове, рядом с девушкой, в которую он влюблен, и она влюблена, с пробуждающейся чувственностью, с жаждой признания, но оба хранящие в глубине души все волнения любви под внешне спокойной светкостью, что воспринимали за холодность и впадали в отчаяние, вплоть до разрыва с ее стороны, с его исчезновением и появлением вновь, когда он обрел язык любви – стихи, но поэтически неопреленные, мистически окрашенные для автора, по сути, лишь с отдельными приметами города и прекрасной природы, что станет лишь через ряд лет предметом поэзии Блока, вместо отлетевшей в пустоту мистики.
Между тем барышня взрослела, училась в Бестужевских и Драматических курсах, могла не отозваться на предложение руки и сердца, когда столько зауми звучит, вместо простых слов любви и признания. Саша Блок, готовясь к решительному объяснению с девушкой, купил револьвер и набросал записку, мол, причины его ухода из жизни вполне «отвлеченны». В самом деле, он ждал отклика от Прекрасной Дамы, признания от Вечной Женственности, воплощением которой была Любовь Дмитриевна в его глазах. А если не будет отклика, как жить? Зачем жить? Речь шла меньше всего о женитьбе и даже о любви в обычном смысле.
История любви Блока и Менделеевой воссоздана в комедии «Соловьиный сад», на основании воспоминаний и писем, с погружением в атмосферу эпохи модерн, что современники воспринимали и как декаданс, только одни им упивались, другие сознательно старались преодолечь его мистику и эротику. Богоискательство интеллигенции (ничтожно малой ее части) было настоено отнюдь не на вере, а эротике, или Эросе, если угодно, с утверждением свободы в сфере любовных чувств. Подобная установка отдает ренессансом, но отнюдь не религиозным или духовным, а культурным, когда взаимоотношение полов меняется – к большей свободе или распущенности, это уж кто к чему горазд.
Саша Блок, внешне импозантный, красавец-мужчина, а вскоре в ореоле поэта, должно сказать, вообще в жизни, в семейном кругу, в кругу друзей, был совсем иной, прост, дурашлив, как подросток, иногда, казалось, до невменяемости. При этом любовь, влюбленность, чем он жил как поэт, у него не имела ничего общего со стихией Дон Жуана, который стремился не к любви, а к обладанию, то есть к сексу. Вот порывов в этом плане у Блока не было, между тем как барышня отчаивалась: ей уже 20, а никто не признавался ей в любви, не целовал даже руки, не домогался большего, как у ее подруг.
Лишь аура любви и поклонения, что могло и наскучить, когда барышня жаждет любви осязаемой. Блок наконец решается на объяснение, с револьвером в кармане, – до чего же надо было довести барышню и себя, пускаясь в мистические эмпиреи, – и она говорит машинально: «Да». А летом в деревенской церкви между Бобловым и Шахматовым венчание. Молодожены, студент и курсистка, поселились в отдельном флигеле в Шахматове, а затем в квартире отчима Блока в офицерском корпусе казарм лейб-гвардии Гренадерского полка на набережной Большой Невки.
Все благоприятствовало счастью молодых. И счастье было, но чего-то не хватало жене, вознесенной поэтом и его друзьями до небес. Внешне Блок и Любовь Дмитриевна – пара на загляденье: сказочно прекрасные «царевич и царевна», – находили друзья. Андрей Белый обожествлял как Блока, так и его жену; его он принимал за теурга, а ее за воплощение Вечной Женственности, но это мистическое поклонение не помешало ему просто влюбиться в Любовь Дмитриевну, и она не осталась равнодушна к нему. Затевается глубомысленная переписка, вся настоенная на мистике со стороны Андрея Белого, между тем как Блок вскоре заявит: «Я не мистик», освобождаясь от бесплодного тумана.
И тут-то выяснится, что брак Блока и его жены «условен», поскольку он, влюбленный и любящий, был счастлив с нею без телесной связи, что находил чем-то излишним и вульгарным, видимо, или, как Александр Македонский говорил, что близость с женщиной больше, чем что-либо напоминает ему о том, что он всего лишь человек. В юности повышенная чувственность может сменяться самоограничением, чтобы избегать расслабленности в теле или воли, или остроты восприятия жизни и смерти, с ощущением смертности человека до ужаса, когда прекрасная плоть превращается в тлен и прах в твоих объятиях. Не любовь, а секс и смерть смыкаются.
Возможно, Блок воздерживался от любовных излишеств, чтобы сохранить девичью чистоту жены, чтобы она не превратилась в самку? Сохраняя в себе детсткость, он хотел, чтобы и его Люба была под стать ему, так и было ряд лет. Они относились друг к другу с полным доверием; Блок находил Любовь Дмитриевну «мудрой», как Пушкин – Наталью Николаевну «умной». Друзья Пушкина полагали, что с женитьбой ему остается развратить жену, вероятно, ради чувственного счастья. Но Пушкин скорее умерил свой пыл, чем пошел на это. Красота Натальи Николаевны предполагала и чистоту, ибо нравственность – в природе вещей, то есть прекрасного для поэта.
Любовь Дмитриевна однажды даже решилась было на свидание с Андреем Белым, приехала к нему в гостиницу, успела даже распустить свои прекрасные волосы, но убежала. Ведь Андрей Белый нес ту же заумь, что и Блок недавно, в «Стихах о Прекрасной Даме», изданных в это время. Блок старался не вмешиваться во взаимоотношения жены с Белым, хотя последний все время апеллировал к нему, будто он не отпускает ее. Дело чуть не дошло до дуэли. Но друзья, даже порывая друг с другом, и Прекрасная Дама, оставались на высоте поэтических грез юности.
Между тем приходит пора влюбленностей Блока, который четко различал влюбленность и любовь. Влюбляясь в других женщин, Блок по-прежнему любил жену, в чем Любовь Дмитриевна не сомневалась, тем более что он отнюдь не домогался любви у другой в обычном смысле. Измены не было, а было лишь восхищение женской красотой, что сродни вдохновению или есть вдохновение.
При этом Блок не избегал близости с женщиной, конечно, и с женой, – об «условности» брака Любовь Дмитриевна говорила по сравнению, как у других, все зависело от настроения, с резкими перепадами у поэта, можно сказать, от умонастроения эпохи, на что чутко реагировала интеллигенция, особенно поэты и особенно Блок в условиях первой русской революции.
Могла привлечь внимание Блока и девица легкого поведения: сохранились два упоминания – в записных книжках поэта и в воспоминаниях Горького, с которым заговорила одна девушка, знавшая Блока по свиданиям или свиданию: он лишь просидел с нею, пребывая в особом состоянии, и такого общения с нею в ночном Петербурге на Невском ему было достаточно, – Горький был растроган рассказом девушки и дал ей деньги, как будто воспользовался ее услугами.
Случай, упоминаемый Блоком в его записных книжках, носит иной характер: там он встретил девицу, которую он мог раззадорить до пылкой вакханки, стало быть, и себя вел соответственно. Словом, ничто поэту не было чуждо, но в сфере красоты влюбленность и любовь культивировалась им иначе, чем в обыденной жизни у людей.
В этом плане хорошо известна история любви Блока и Натальи Николаевны Волоховой (воспроизведена в комедии «Соловьиный сад»). Она разыгрывалась на глазах Любови Дмитриевны, красота которой расцвела в ту пору. «Она была высокого роста, с нежным розовым тоном лица, золотыми волосами на прямой пробор, закрывающими уши. В ней чувствовалась настоящая русская женщина и еще в большей степени – героиня северных саг». (В. П. Веригина). Еще все в ней отмечают изящество в облике, в одежде, в движениях, то есть грацию, к чему был чуток поэт.
