столицы. Капли прошедшего дождя всё ещё стекали по стеклу, размывая контуры людей и автомобилей, но не могли размыть мою память. Ещё совсем недавно по этим улицам беспечно бродили и мы с Анной.
Я встретился с ней снова совершенно случайно, в одной из маленьких кафе в изобилии набросанных вокруг моего дома, там, где я предпочитал иногда ужинать после дневной беготни по своим репортёрским делам. Карьера моя шла к этому времени успешно, я устроился в один из известных столичных еженедельников, начал получать приличные деньги и обзавёлся приличной, хотя и съёмной квартирой в самом центре города. Я уже заканчивал ужин традиционной чашкой кофе и сигаретой, когда на столик рядом со мной плюхнулся потёртый рюкзачок и знакомый голос насмешливо произнёс, — 'Привет. Я Анна. Будем соседями, если не возражаешь?'. Я обернулся, не веря своим ушам, и опрокинул недопитую чашку на пол.
Говорят, что невозможно вернуться в прошлое, но со мной произошло именно такое волшебство. Я вдруг снова ощутил себя влюблённым пятнадцатилетним подростком, но сейчас передо мной сидела не нескладная девчонка, а молодая женщина, хотя и с теми же узнаваемыми чертами, в которые я впервые влюбился одиннадцать лет назад.
Уже через несколько недель я снова не мог помыслить своей жизни без её постоянного присутствия, отыскивая любые предлоги для новых встреч. Анна отвечала мне, но её взаимность была какой-то, если так можно выразиться, выжидательной. Может быть, она пережила какой-то неудачный роман ещё до нашей встречи, по крайней мере, я улавливал некие туманные намёки в её словах о прошедшем любовном разочаровании. Моё же чувство захватило меня с головой.
Как я быстро выяснил, Анна смогла вырваться из круга своей семьи и сопутствовавших этому проблем, и теперь уже несколько лет жила в столице. Но, пока всё это время ей приходилось перебиваться случайными заработками в мелких городских изданиях, где она подрабатывала простым фотографом. Поэтому узнав о моих успехах на поприще журналистики, она отнеслась к этому даже с какой-то ревностью. Я-то смог исполнить мечты своей юности (хотя и относился теперь к своей профессии с изрядной долей цинизма), а её мечта по-прежнему была далека. Мы часами пролистывали альбомы признанных мастеров кино и фотоискусств, ругая их за ограниченность и консерватизм, но их коллекции представлялись на выставках и успешно раскупались, а работы Анны регулярно возвращались к их автору с утешающими пометками редакторов. Получив очередной разочаровывающий отзыв, Анна то впадала в депрессию из которой я безуспешно пытался вызволить её своими ласками, то начинала с удвоенной силой таскать меня на так называемые 'этюды', во время которых мы забирались на крыши городских небоскрёбов, откуда она снимала городские пейзажи, или неслись на встречи со знаменитостями, прорываясь через толпы поклонников, а то с риском для жизни плутали ранними утрами по окраинным трущобам в надежде заполучить удачный снимок городских 'низов'. Моя журналистская карточка и информированность о значимых событиях стали для Анны золотым дном, а я потерявший голову от чувств, покорно следовал за своей любовью, куда бы, она не устремлялась.
Несмотря на свою принадлежность к прекрасной половине человечества Анна больше всего любила работать с его же механическими порождениями, ставшими по её словам не, менее прекрасными за наш век. Моменты, когда ей удавалось запечатлеть подходящий к причальной мачте огромный дирижабль или поймать в кадр, уходящий хищным силуэтом почти вертикально в небо военный истребитель, казалось, были для Анны важными в жизни до такой степени, что я даже начинал ревновать её к этим механическим чудовищам. А сколько времени мы проводили на гоночных треках в предместье Танжер-Ванзее, следя за ревущими на трассах болидами! Анна с такой страстью отдавалась своему увлечению, что сделанные ею кадры просто обязаны были стать непревзойдёнными шедеврами. Но к несчастью мощь и скорость этих металлических монстров были далеко за пределами возможностей её скромного любительского 'Кёнига'. Для такой работы подходила только профессиональная аппаратура, на которую ни у Анны, ни даже у меня не было достаточных денег. Иногда прогуливаясь по городскому центру, мы проходили возле витрин магазинов известных марок, но Анну совсем не интересовали фешенебельные бутики. Её как магнитом притягивало к единственной бронированной витрине известного на всю столицу магазина Цейсса, где горделиво поблёскивала сменными объективами мечта её жизни, надменный 'Олимпик', количество нулей на ценнике которого было способно отправить в нокаут даже средней руки бюргера.
Заканчивалось дождливое лето, приближалась дата открытия Гросс-прейтц, главных ежегодных автогонок, Анна после очередной серии неудач была вялой и неразговорчивой, а я пребывал в отчаянии. Мне так хотелось, чтобы Анна была счастлива, что я готов был ради этого на всё. Любовь слепа и эгоистична, и поэтому в один из редких погожих дней с созревшим планом действий я отправился к знакомому антиквару, чтобы сделать то, о чём я даже не мог помыслить раньше.
После смерти моей матери, в дополнение к памяти о её рассказах про благородное происхождение нашего рода, я получил в руки по завещанию единственный реальный факт подтверждающий её слова, массивный золотой браслет, по преданию передававшийся в нашей семье из поколения в поколение. Я знал про его существование, но был изрядно ошеломлён, когда увидел его в первый раз в открытом банковском сейфе, в присутствии самого директора банка и нашего городского нотариуса. По виду это было настоящее произведение искусства из витого золота с прекрасными изображениями всадников несущихся по его краям. Конечно, мне нельзя было с ним расставаться, это была овеществлённая память о моих предках, память которую я был обязан сохранять всю свою жизнь и передать дальше своим потомкам. Но, как я уже говорил, любовь слепа и абсолютно эгоистична и поэтому в тот летний вечер массивное золотое украшение, которое никогда не должно было покидать нашу семью, тяжело стукнуло о прилавок антикварного магазина.
Хотя хозяин прекрасно меня знал, при виде браслета его глаза изумлённо полезли на лоб. Но официальные документы завещания и сертификаты подлинности быстро успокоили его подозрения в том, что я недавно ограбил исторический музей. Правда, для оценки реальной стоимости золотого браслета ему потребовалась целая неделя, которую я провёл в нервном ожидании. Зато при следующей встрече я был поражён суммой выписанного мне чека. Этих денег хватило бы на целых три 'Олимпика', если бы мне пришла в голову сумасбродная мысль купить их в таком количестве.
'Удивительную вещь ты принёс мне, Зигфрид', — оценивающе кивая головой, признался мне антиквар, — 'конечно современные девушки его на руки не оденут, но настоящий коллекционер древностей не пожалеет на это очень хороших денег'. 'Уже не пожалел', — подтвердил я, зачарованно пересчитывая количество нулей в выписанном чеке и совсем забыв, про то, что я продал уникальную фамильную драгоценность, которая хранилась в нашем роду сотни лет. Хозяин магазина наклонился в мою сторону. 'Серьёзные люди были твои предки', — уважительно сообщил он, — 'я заказывал экспертизу в криминалистической лаборатории и там выяснили, что этот браслет был сделан, как минимум из десятка разных украшений'. 'Что это значит? ', — не понял я и антиквар усмехнулся. 'Это военная добыча Зигфрид, и бог знает, сколько на ней было крови в своё время. Неспроста по ней уже тысячу лет продолжают нестись валькирии, забирая с собой погибших воинов'.
Насколько прав был этот мудрый старик, будто сам явившийся из далёкого прошлого со словами предостережения я осознал гораздо позже, когда исправить уже было ничего нельзя.
— В хорошенькую историю ты меня втянул, — человек, сидевший в кресле в глубине кабинета, сейчас совсем мало походил на уверенного в себе руководителя известного столичного еженедельника, — и теперь ещё сам уезжаешь.
С этими словами он набулькал себе полный стакан коньяка из початой бутылки, стоявшей прямо на его письменном столе, и ещё больше съёжился в своём кресле.
— По моим стопам идёте шеф, — я старался, чтобы в моём голосе звучало сочувствие, — не стоит вам столько пить.
В ответ он только пренебрежительно махнул рукой и сделал хороший глоток.
— Кстати ты в курсе, что тебя ищет полиция? — вдруг поинтересовался он, — или может…, — тут он задумался на секунду, — или может ты, как раз, поэтому уезжаешь?
Я вспомнил про повестку из полицейского комиссариата, которую нашел в своём почтовом ящике, за день до того как перебрался в пустующую квартиру Анны.
— А для чего я, интересно, мог им понадобиться? — осторожно спросил я, делая вид, что слышу об этом впервые в жизни.
— Да из-за твоей треклятой фотографии, которую, будь я неладен, я зачем-то взял у тебя для
