искр. – Где-то там… видишь?
Кайя видел. Зажатое меж высоких стен, кипело человеческое море. Сотни костров, словно глаз, глядели на поседевшее небо. И сыпал редкий дождь, а облака грозили вовсе убрать солнце.
– Идем, – Урфин ткнул ложечкой в черную жижу, и та отпрянула, оставив на каменной поверхности стола проплавленный след. – Скоро стемнеет.
– С ней все хорошо?
Кайя умел задавать неудобные вопросы. А Урфин не умел врать ему.
– Не знаю. Странно все. Она спокойна, но кому-то плохо. И кровью пахнет.
Вот не следовало этого говорить. Не следовало.
– Найду, – пообещал Урфин жиже, – и выпорю. Зачем так людей нервировать?
Глава 14. Любовь к театру
Вам говорят, что Вы умны и красивы, не спорьте – людей не переубедишь.
Совет, возможно, что добрый, но уж точно совершенно бесплатный.
Смеркалось. Точнее серелось. Дождь то прекращался, то начинался вновь, но в остальном мир пребывал в гармонии с собой. Горел костер, доедая остатки дров. Пустой уже котелок стоял, наполняясь водой. Обжигающая крупяная каша была вкусна, и я собирала с деревянной миски последние крупинки. Голод отступил, на смену ему пришло состояние осоловелое, полусонное. В таком неплохо мечтается. Лаашья, почти не различимая в сумерках, тихо мурлыкала под нос песенку, а Сиг возился с порванной струной. Я думала об исчезнувшей стране.
И о том, что в моем мире нет рабства, зато есть порох и демократия. Стал мир лучше?
Не знаю.
– Спой, Сиг, – попросил Сержант, стряхивая каплю с рукава.
– А что я? Я уже напелся. Вон пусть она и поет. На вот, – Сиг протянул инструмент, этакую тыквину с тугими струнами и длинным, что журавлиная шея, грифом. – Ледей с детства петь учат.
Похоже, и здесь я буду исключением. Меня даже почти обязательная музыкальная школа благополучно миновала за полным отсутствием слуха. Но петь я пыталась, получая от процесса искреннее удовлетворение, пока Машка не сказала, что мое пение наносит ей глубокие душевные травмы…
Мне не хотелось травмировать новых знакомых.
– Я не умею, – призналась я, возвращая инструмент.
– Откуда ты такая выискалась? – Сиг обнял его и подпер грифом подбородок. – Одета не как леди, а платье дорогое…
Было дорогое, а теперь вряд ли на тряпку сгодится. Жаль. Мне платье нравилось. Может, больше у меня никогда не будет таких платьев.
-…петь не умеешь… про Фризию слыхом не слыхивала… сильно издалека, да?
– Сильно.
Его не думали одергивать, да и чувствовала я чужое любопытство.
– …а лошадей вот лечишь…
– Чего тебе надо?
– Скучно, – честно признался Сиг – Хуже скуки зверя нету. Вот думаю, порасспрошу, послушаю байки… все веселее.
И ведь не отцепится. Ладно, про то, что я не из этого мира, сказать можно. Я уже успела убедиться, что здесь к существованию параллельных миров относятся весьма спокойно. Но Сиг ведь не угомонится. Он полезет выяснять, как устроен мир… и что там Сержант говорил про опасные слова?
Или станет спрашивать, чего мне в замке понадобилось. И доберется до договора и моей короткой, аки кротовий хвост, семейной жизни, которая ушла под этот самый хвост. Мне не хочется об этом говорить.
А о чем хочется?
Если нельзя говорить правду, надо соврать.
Если лень придумывать ложь, надо использовать чужую.
– Скучно, значит… – я погладила Снежинку по носу. – Байку… расскажу.
Когда-то, классе этак в десятом, я записалась в театральную студию. Ну, студией она лишь звалась – кружок при чудом уцелевшем ДК. Руководил им немолодой, но весьма энергичный Владлен Яковлевич, и как-то его энергии хватило, чтобы, придя однажды, я осталась. На месяц. Год. И больше.
Мы ставили «Отелло».
И Колька, которому отдана была роль несчастного доверчивого мавра, неуловимо походил на Сига. Не потому ли я вспомнила сейчас? Колька чернил гуталином лицо, а губы мазал красной помадой, но никто не смеялся над ним.
Я была Дездемоной, но ровно до тех пор, пока не появилась Машка. И роль передали ей, а других, подходящих для меня, не нашлось. Вот и осталось играть саму себя – верную тень на подмостках жизни. Разве я не понимала того, что происходило?
Понимала.
А почему терпела?
Была причина и, наверное, осталась, если уж я опять играю в прятки с собой.
Но помню до сих пор слова, которые запали в сердце:
– Что с Мавром я хочу не разлучаться, о том трубят открытый мой мятеж и бурная судьба. Меня пленило как раз все то, чем так отличен муж. Лицом Отелло был мне дух Отелло, и доблести его и бранной славе я посвятила душу и судьбу…
Слабо зазвенела струна, подхватывая оборванную фразу.
– Продолжайте, леди, – подбодрил Так, присаживаясь у костра.
Продолжу. Точнее, начну с начала. Текст я помню где-то на две трети. Оставшуюся треть как-нибудь вытяну…
– Итак, – я обвела моих слушателей. – Жил-был мавр по имени Отелло…
Сиг получит свою историю. А я… если выгонят из леди – в актрисы пойду.
Цепь огней веером расходилась от ворот. Узкая полоса света ползла по камням, то и дело выхватывая самые разные предметы. Тележное колесо. Разворошенную гору соломы, в которой копошился пьяный. Палатку. И людей, собравшихся у костра. Кости громко стучат по доске. Кто-то кричит, обвиняя, кто-то оправдывается. Кайя может слышать каждого из собравшихся в черном дворе, но вместе голоса сливаются в гул.
Раздражение.
Усталость.
Обида.
И с трудом сдерживаемый гнев. Чей-то крик бьет по ушам. И Кайя с трудом выныривает из этого плотного человеческого моря. Нельзя.
Он не в том состоянии, чтобы держать равновесие. Будет всплеск, которым накроет всех. Злость перейдет в ярость, а обида забудет пределы. И вместо слов люди схватятся за ножи. Кровь польется… Это дом. Кто льет кровь в собственном доме?
– Спокойно, – Урфин рядом.
Хорошо. Урфин нужен. Он подсказал, где искать, и если прав, то Изольда здесь. Двор обыскать проще, чем замок. Пусть даже люди прячутся от случайного света. Каждый вспоминает свои преступления, и общий страх опять пробует Кайя на прочность.
Со страхом бороться проще, чем с гневом. Страх Кайя просто поглощает.
Стенобитные орудия, что деревянные слоны. Урфин рассказывал про слонов. И про драконов тоже. Про моря из кипящего газа, хотя Кайя не представляет, как газ может закипеть. Но Урфину верит.
И если думать о тех историях, получается ненадолго отвлечься.
Требушеты. Онагры. И выводок баллист в тени огромной осадной башни, на боку которой видны
