цель была утрачена, и о минимизации выброса уже говорить не приходилось. Однако до установки дырявого 'зонта' дело не дошло: во время тренировочного подъема конструкции вертолетом И.А. Эрлих (вертолетный конструктор), бросив взгляд на строповку, тут же заметил: 'Неправильно застропили, сейчас…'.
Колдун проклятый! 'Зонт' сорвался и рухнул на землю. Идея осталась не реализованной, но и ее целесообразность была сомнительной с самого начала.
Конечно, идеальный вариант — возвести такую крышу, в которой не было бы щелей, чтобы через них не могли вылетать радиоактивные аэрозоли, например, соорудить бетонный свод. Решение целесообразное, но не реализуемое. Была идея сделать кровлю со свинцовым покрытием, чтобы над ней могли, не облучаясь, летать птицы. Оказалось, что толщина свинца в этом случае должна быть примерно 5 см, и такую нагрузку может не выдержать конструкция кровли. Остался вариант легкой кровли, легкого покрытия. Хоть и со щелями, т. е. ограниченной эффективности, но вариант легко и быстро реализуемый. И если понимать саркофаг, построенный в 1986 г., как сооружение, имеющее, главным образом, психологическое значение, то такое решение надо признать целесообразным и эффективным, если бы прекратились вопросы о том, как 'пыхтит' или 'дышит' реактор.
В 1988 г. мы уже вплотную подобрались к центральному залу с южной стороны. Провели дозиметрическую разведку (наверху было всего 14 Р/ч), произвели фотографирование — там же было светло, как днем. Сквозь щели светит солнце, над центральным залом щебечут птички — сказка. Стоит вспомнить, что до середины 1989 г. не разрешалось публиковать что-либо о состоянии послеаварийного блока, но сведения о том, что в саркофаге есть щели, вышли далеко за границу зоны. В Киеве особенно чувствительно относились ко всему, что было с ним связано.
Юрий Львович Цоглин из Киевского института ядерных исследований не выдержал и написал в центральной прессе, что нет никаких щелей в саркофаге, ну, может быть, только естественные микротрещины в строительных материалах, из которых сделан саркофаг. У тех, кто работал внутри, это вызывало только смех: мы видим реальную картину, а в Киеве за 130 км точно знают, что щелей нет.
В апреле 1991 г. приехал на экскурсию в саркофаг журналист из 'Правды Украины', Юрий Семенович Овсянников. Вместе с начальником нашей экспедиции Альбертом Михайловичем Пасечниковым мы поднялись с журналистом на 43-ю отметку. Солнечный день, все как обычно: солнечные лучи исполосовали пространство под крышей, светло, птички летают. Журналист стоит, опешив: как же так? Ведь писали, что саркофаг герметичен? Я предлагаю ему: 'А вы напишите все, как есть, как сами видите!' — 'Нет, — отвечает, — нельзя пугать народ!'
Осенью 1991 г. была начата работа по обмеру щелей. Чтобы тратить как можно меньше времени (время — доза), мы устанавливали геодезические линейки или самодельные (такая точность нас вполне устраивала), фотографировали и (или) снимали на видеокамеру, а потом пересчитывали площадь каждой щели. Щели ведь были не только на верхней плоской кровле, а, главным образом, с боков саркофага.
Стоит, наверное, уточнить, что, собственно, считать саркофагом? А все: и здание реакторного отделения, и деаэраторную этажерку, и лестнично-лифтовый блок, и машинный зал, и вновь возведенные стены и кровли. Вот, например, длина машинного зала четвертого блока 180 м (и деаэраторной этажерки тоже). Стальная кровля, прикрывающая аварийную, нависает над машинным залом, выступая на 2 м. Какая площадь этой 'микротрещины'? Вот уже 360 м2. И так далее. Когда мы просуммировали, получилось, что суммарная площадь щелей примерно 1400 м2, даже чуть больше (и это не было браком строителей: техническое задание на сооружение 'Укрытия 4-го блока' не требовало герметичности возводимого сооружения).
Владимир Федорович Шикалов до сих пор не может смириться с такой оценкой щелей: ведь площадь центрального зала примерно 1300 м2. Да, но щели не только и не столько сверху. И попадали в саркофаг не только птички, но и зайчики, а за ними еще какие-то любители зайчатины (я не могу правильно назвать этих хищников, но мы видели их многократно, и следы на снегу при входе в саркофаг с северной стороны фотографировали). В конце концов, все фотографии и видеосъемки целы. Нам тоже было проще и с меньшей дозой проходить к центральному залу через щели.
В 1994 г. на очередную конференцию в Чернобыль приехал Ю.Л. Цоглин. Услышав, что говорят с трибуны о щелях в саркофаге, его душа опять не выдержала, он стал объяснять, что еще в 1986 г. читал: в саркофаге создана вытяжная вентиляция, создающая разрежение. В конференц-зале о стены бился хохот. Кое в чем он все-таки был прав. Была изготовлена часть вытяжной вентиляции, под ее здоровенной трубой до сих пор надо нагибаться при проходе с третьего на четвертый блок. Но дело не дошло не только до ее пуска, но даже до испытаний — ну, какая вытяжная вентиляция при таких чудовищных дырищах! Тем не менее, из отчетов можно узнать, что выброс из всех щелей саркофага (он называется неконтролируемым) по своему вредному воздействию на окружающую среду примерно такой же, как и 'контролируемый' выброс через байпас[2] и вентиляционную трубу. Дело в том, что высота венттрубы 150 м, и из нее аэрозоли могут лететь дальше (хоть их и меньше), а щели саркофага, хоть их и больше, находятся на высоте до 69 м. Казалось бы, что важнее — повышение радиационной безопасности или контроль безопасности? Если важнее, чтобы суммарная вредность вылетающих радиоактивных аэрозолей была уменьшена вдвое, достаточно заварить байпас — это не 1400 м2, а всего 2 м2, но тогда не останется как бы 'контролируемого' канала выброса. Хотя обоснования достоверности контроля в этом канале нет, и никогда не будет.
Осенью 1986 г. героическими усилиями резервистов (их называли 'партизанами') были очищены кровли второй очереди. Но не полностью. Осталась куча на северной площадке кровли вентиляционного блока — ее прикрыли от взглядов издалека стальным кожухом, однако на крыше к этой куче открытых источников излучения сохранялся доступ не только воздушным потокам, но и мужчинам в полный рост. Фон около кучи фрагментов активной зоны был до 100 Р/ч. На технологических площадках венттрубы и через пять, и через 10 лет после аварии оставались фрагменты твэлов и пятна с мощностью дозы до 140 Р/ч. Фактически это были открытые источники излучения, раздуваемые ветрами на протяжении 10 лет. Удивительно было, когда с помощью липких планшетов на крыше саркофага определялся выброс радиоактивных аэрозолей из его щелей, а над планшетами лежало рассыпанное ядерное топливо.
Что же все-таки горело?
Многие, если не все, инженерно-технические решения при ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в 1986 г. были приняты в условиях недостатка или отсутствия необходимых достоверных данных о состоянии энергоблока на тот момент. При отсутствии опыта реагирования на аварии такого характера и масштаба Правительственная комиссия брала на себя ответственность за принятие вынужденных волевых решений, обоснованных обсуждением внутри комиссии. Но насколько они выглядят оправданными, целесообразными и эффективными через двадцать лет?
Из стремления предупредить возможное ухудшение ситуации решения, принятые в первые дни после аварии, были направлены, во-первых, на прекращение гипотетических физических и химических процессов, которые, как тогда предполагалось, происходили в активной зоне реактора, и, во-вторых, на исключение распространения радионуклидов за пределы энергоблока и промплощадки АЭС. Между тем, решения первой группы задач противоречили решениям второй. Это означает, что их одновременная реализация не могла быть целесообразной и эффективной: с первого дня реализации решений, направленных на прекращение гипотетических процессов в шахте реактора, было зафиксировано (об этом писали и В.А. Легасов, и В.М. Федуленко, и другие), что заброска грузов с вертолетов приводит к подъему радиоактивной пыли и ее повторному осаждению на только что отдезактивированных участках.
Но были ли при этом достигнуты поставленные цели? Исследования, проведенные в шахте реактора, центральном зале, подаппаратном помещении установили, что шахта реактора пуста — там, где была активная зона, нет ни графитовой кладки, ни труб топливных каналов, ни топлива, ничего, что представляло собственно реактор. Металлоконструкция ('ОР'), на которой была выложена графитовая кладка реактора, опустилась почти на 4 м. На ее тепловой защите вместо активной зоны стоят фрагменты железобетонных конструкций стен центрального зала внушительных размеров (~ 5x10 м). Знаменательно, что краска фрагментов железобетонных конструкций, оказавшихся в шахте реактора, цела, не обгорелая, не
