послом в Австрию, но та отказалась. Тогда Генсек назначил ее заместителем министра промышленности стройматериалов. А когда КПК продолжило преследование Насриддиновой и приняло решение об ее исключении из партии, Брежнев и здесь заступился за женщину: спустя сутки (!) заставил КПК отменить свое решение. Хотя, бытует иная версия: дескать, на КПК надавил не Брежнев, а Подгорный и его люди, которые состояли в хороших отношениях с Насриддиновой и не хотели, чтобы она серьезно пострадала.
Между тем в разгар номенклатурных чисток в Узбекистане Центр направил туда нового председателя КГБ вместо прежнего, Алексея Бесчастнова, который занимал эту должность ровно пять лет — с ноября 1969 года (в Москве его назначат начальником 7-го управления, отвечавшим за наружное наблюдение; отметим также, что именно Бесчастнов приложит руку к созданию знаменитого спецназа КГБ «Альфа»). Новым шефом КГБ Узбекистана стал близкий соратник Андропова, фронтовик (участвовал в партизанском движении в Белоруссии) Эдуард Нордман. Судя по всему, Нордману вменялось в обязанность не только контролировать узбекское руководство, но и смотреть за тем, чтобы Рашидов не слишком перегибал палку в борьбе с оппозицией, поскольку это могло помочь укреплению его позиций в ущерб Москве.
Отметим, что приезд Нордмана в Узбекистан совпал с торжественным событием: Москва наградила Рашидова званием Героя Социалистического Труда, а республику — орденом Октябрьской Революции. Это была уже четвертая по счету весомая награда на республиканском знамени: в 1939 и 1956 годах Узбекистан был удостоен орденов Ленина, в 1972 году — Дружбы народов. Орден Октябрьской Революции был приурочен к юбилею — 50-летию Узбекской ССР — и прикрепил его на знамя 22 октября 1974 года, приехавший в Ташкент главный идеолог страны Михаил Суслов.
В начале 1975 года произошли очередные изменения в Бюро ЦК КП Узбекистана: туда был введен А. Ходжаев. Больше перестановок в высшем органе партийной власти республики не было, да они и не требовались — Рашидов и с этим составом прекрасно контролировал ситуацию в республике. И единственное, что тогда могло волновать Рашидова — самочувствие Брежнева.
Первый серьезный кризис в здоровье Генсека произошел в ноябре 1974 года, когда после официальной встречи с президентом США Д. Фордом во Владивостоке у Брежнева случился инсульт. Врачам тогда удалось спасти Генсека от смерти, однако его здоровье после этого сильно пошатнулось. Тогда же Брежнев, что называется, «подсел» на сильные снотворные препараты, которыми его снабжала личная медсестра Нина К. В итоге в самочувствии Генсека все чаще стали возникать то периоды помутнения (когда он почти ничего не контролировал), то периоды просветления (когда он был необычайно активен).
Именно во время одного из «светлых» периодов Брежнев провел операцию по удалению из Политбюро своего давнего противника — Александра Шелепина (в апреле 1975 года его вывели из состава Политбюро и назначили заместителем председателя Государственного комитета СССР по профессионально- техническому образованию). Кроме этого, в августе Брежнев съездил в столицу Финляндии город Хельсинки, где участвовал в мероприятии, предопределившим будущую судьбу не только СССР, но и всего мира — в Совещании по безопасности в Европе. Вернувшись оттуда, Генсек угодил в период «помутнения». Вот как об этом вспоминает тогдашний начальник 4-го управления Минздрава Е. Чазов:
«В Москве Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореанду. Все встало на «круги своя». Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим…»
Несмотря на то, что высшее кремлевское руководство тщательно сохраняло тайну о состоянии здоровья Брежнева, слухи об этом все равно просачивались вниз, в нижние структуры власти. Дошли они, судя по всему, и до Рашидова, который часто бывал в Москве в качестве кандидата в члены Политбюро, а также как пациент того же 4-го управления Минздрава (Рашидов лечил больное сердце в московской спецбольнице на улице Плотникова). Естественно, эти слухи волновали Рашидова, поскольку неожиданный уход Брежнева мог спровоцировать выступление его оппонентов в Узбекистане. Тем более, что одним из реальных претендентов на место Брежнева по-прежнему оставался Президент страны Николай Подгорный, с которым у Рашидова давно были натянутые отношения (а после «дела Насриддиновой» они испортились окончательно). Правда, лидера Узбекистана успокаивала мысль, что приход Подгорного к власти не мог удовлетворить большинство членов Политбюро. Да и сам Брежнев, как оказалось, был не готов уступить свою власть другому человеку. Поэтому предпринял все от себя зависящее, чтобы пресечь разговоры о своем катастрофическом нездоровье. Он удалил от себя медсестру Нину К. и взялся за свое здоровье: дважды в день плавал в бассейне, начал выезжать на охоту, гулять по парку. Слухи об этом тут же распространились (не без ведома КГБ) среди высшей советской номенклатуры.
3–5 февраля 1976 года состоялся 19-й съезд КП Узбекистана, который прошел в спокойной обстановке и оставил состав высшего руководства республики без изменений. Состав Бюро тогда выглядел следующим образом: Ш. Рашидов (1-й секретарь), В. Ломоносов (2-й секретарь), Н. Худайбердыев (председатель Совета Министров), Т. Осетров (1-й заместитель председателя Совета Министров), Н. Матчанов (председатель Президиума Верховного Совета), М. Мусаханов (1-й секретарь Ташкентского обкома), Ю. Белоножко (командующий Туркестанским военным округом), И. Анисимкин (секретарь ЦК), Ю. Курбанов (секретарь ЦК), А. Салимов (секретарь ЦК); кандидаты в члены Бюро: К. Камалов (1-й секретарь Каракалпакского обкома), Э. Нордман (председатель КГБ), Г. Орлов (заведующий отделом организационно- партийной работы), Н. Махмудов, С. Султанова.
Однако изменения затронули отделы ЦК. Там заведующими были назначены 16 человек, из которых только половина были старыми назначенцами, сохранявшими свои посты на протяжении долгих лет. Из них долгожителями (по времени работы) были двое: Т. Зинин (сельскохозяйственный отдел) и Д. Ходжаев (председатель партийной комиссии), которые занимали свои посты с 1961 года (с 16-го съезда). С 1966 года (с 17-го съезда) в должности заведующих отделами трудились: Г. Орлов (организационно-партийной работы), М. Саидов (строительства и городского хозяйства); с 1971 года (с 18-го съезда) — В. Архангельский (административных органов), У. Рустамов (информации и зарубежных связей), К. Таиров (общий отдел), Т. Умаров (управляющий делами).
Среди новеньких (а их было 9 человек) значились: М. Искандеров (пропаганды и агитации), П. Хабибуллаев (науки и учебных заведений), А. Тураев (культуры), В. Сускин (водного хозяйства), И. Хуснутдинов (торговли, плановых и финансовых органов), В. Хамидов (тяжелой промышленности и машиностроения), М. Юлдашев (легкой и пищевой промышленности), С. Расулов (транспорта и связи).
Между тем пройдет всего немного времени после съезда — всего пять месяцев — и в июле Москва пришлет в Узбекистан нового 2-го секретаря ЦК: им станет 48-летний Леонид Греков, который до этого в течение шести лет работал 2-м секретарем Московского горкома КПСС. Судя по всему, это назначение не обошлось без участия самого Рашидова. Как мы помним, до этого «глазами и ушами Москвы» был Владимир Ломоносов, с которым Рашидов проработал рука об руку более 13 лет (с 1963 года, когда Ломоносов был назначен председателем Среднеазиатского бюро). Однако в последние годы их отношения заметно осложнились. Приведу по этому поводу воспоминания тогдашнего главного архитектора Ташкента С. Адылова:
«Вспоминаю конец января 1975 года. Лежит снег на площади Ленина в Ташкенте. На месте, где теперь стоит памятник Неизвестному солдату, установлен макет будущего мемориала. Присутствуют все члены Бюро. Первым к макету подошел Шараф Рашидович, внимательно его осмотрел. Я докладывал, все внимательно выслушали, задали вопросы, в принципе проект понравился, только второй секретарь Ломоносов заметил: «Зачем нам на площади затевать такое грандиозное сооружение? Мы же не Москва, не город-герой. Нам надо хорошо подумать. Тридцатилетие Победы отметим, на братском кладбище цветы возложим, по-моему, достаточно».
Шараф Рашидович ничего не сказал. Взял меня под руку, пригласил всех пойти в Совмин. По площади идем пешком, он мне говорит: «Вот видите, вы понимающий человек, что здесь плохого — вспомнить, увековечить память всех погибших узбекистанцев. Хотя бы критиканы уважали всех, кто присутствует здесь. Все за сооружение, видите ли, он один посоветоваться хочет, с кем — вам известно».
Затем Шараф Рашидович сказал: «Вы не все знаете! Как трудно принимать по некоторым большим проблемам решения. Я прошу вас начатое нами вместе строительство двухэтажных панельных домов с двориками для заселения большими семьями прекратить. Наши некоторые друзья (речь, видимо, опять шла о Ломоносове. —
