Только, Борисовы звали девочку Настей, а Сережа – Асей.
Рождение дочери очень возвысило Сережу в собственных глазах. У него двое детей, сын и дочь, Гендос и Аська! Ни наука, ни должности, ни деньги, ни сознание своего растущего мастерства – ничто по величию не могло сравниться с этим праздничным обстоятельством: сын и дочь.
Глава 18
– Внимание! У меня объявление! – громко, на всю лабораторию, сказал профорг Ваня Лопухин. – Всем к Пасхе…. ну, ладно, к Красной Горке принять социалистические обязательства на второй квартал! Не снижайте наши показатели в борьбе за квартальную премию!
– Лопухин, я тебя не понимаю! Коммунист, а в Бога веришь! – отозвался со своего места Царьков.
– Я верю не в Бога, а в куличи и яйца, – весело ответил Ваня.
– Правильно Виталий говорит! – сказал Толя Гуржий. – Лопухин – профорг, а фамилия у него дворянская. Я подозреваю, что он – внебрачный правнук царевича Алексея.
– «Профорга» не трогайте, обсуждайте его просто, как «царевича», а то Ваня не согласится на следующий срок переизбираться! – с неподдельным страхом воскликнула Валентина Михайловна.
– Мы должны подходить принципиально и не думать о своем благополучии. Раз Лопухин из царской семьи, то надо его из профоргов вычистить, – вступил в разговор Валера Полоскин. – Будем без профорга. Или изберем Царькова, а с Ивана-царевича за это бутылку стребуем…
– Нет, не выйдет, Царьков, наверное, сам из царской семьи, тоже фамилия не того….– отмел его предложение Гуржий.
– У вас все ха-ха, а нельзя говорить: «соцобязательства – к Пасхе», – уточнил свою мысль Царьков.
– Но он же сказал, что можно и к Красной Горке… – ответил Полоскин.
Царьков даже плюнул от злости.
Сережа с удовольствием слушал эту шутливую утреннюю перепалку. Все сидели на своих местах и перебрасывались фразами из разных концов лаборатории, только Царьков вскочил с места, и произнес свою последнюю реплику стоя.
Когда кончили трепаться, Сережа потянул к себе листок бумаги, оторвал от него половинку и написал: «Соцобязательства вед. инженера лаб. 425 Зуева С.Г. на 2-ой квартал. 1) Закончить регулировку двух комплектов прибора АА1-17 на 2 дня раньше срока 28 июня (по плану 30 июня). 2) Принять активное участие в субботнике, посвященном дню рождения В.И.Ленина». Хотел написать еще и третье – «принимать активное участие в работе ДНД», но передумал: два раза подряд «активное участие» плохо звучит, а двух пунктов Ивану хватит.
Раньше по молодости лет Сережа пытался придумывать себе дополнительную работу в качестве соцобязательств, потом успокоился и писал, как все. Если есть выходная плановая позиция, то «на 2 дня раньше срока», если нет, то «активное участие».
Соцсоревнование, общественная работа, профсоюз, ДОСААФ, комсомол, партия – важная часть жизни предприятия. И многое делалось под крышей общественных организаций. Сережа, когда был комсоргом отдела, возил своих комсомольцев в Горки Ленинские на экскурсию, в подшефном колхозе встречу молодежи устраивал, в подшефной школе с ребятами беседы проводил. Считал себя обязанным, раз избран.
Кое для кого общественная работа стала основным делом, на нее ставили, как на призовую лошадь, через нее пробивались наверх. Можно было попасть на работу в ЦК профсоюза через профком, в КГБ через ДОСААФ, в комсомольские органы, в министерство. Самое серьезное продвижение – через партком – в горком партии, в МК или МГК, в ЦК. Поработав несколько лет в ЦК, человек возвращался иногда в свой институт заместителем директора, солидным, имеющим связи, способным «решать вопросы», одним словом, полезным для предприятия деятелем.
Но, конечно, большинством сотрудников института общественная работа воспринималась лишь как дополнительное притеснение личности, которое все стремились свести к минимуму.
Очень кстати тут была добровольная народная дружина, ДНД. Во-первых, не совсем «за так». За регулярное дежурство раз в месяц в течение года прибавляли три дня к отпуску, это официально. А неофициально за дежурство в выходной день давали еще отгул. Во-вторых, погулять четыре часа с товарищами по улицам с красной повязкой на рукаве – дело не слишком обременительное.
Дежурство на этот раз выдалось хлопотное. Дежурили Валентина Михайловна, Сережа и Толя Гуржий. Только собрались в Опорном пункте, как участковый уполномоченный капитан Мелентович потащил дружинников «по адресу». По дороге милиционер «дал ориентировку». Идут к хулигану и дебоширу. Живет с матерью. Терроризирует соседей по коммунальной квартире, пьянствует, нигде не работает. Мелентович два раза уже устраивал его на работу, последний раз попросил, чтобы взяли на ЖБИ, завод железобетонных изделий. Но и оттуда уволили на прошлой неделе. Главное, мать, похоже, сдалась, утихомиривать его больше не может. Придется, наверное, сажать.
Дружинники долго вытирали ноги, но все-таки наследили. Прошли в комнату. Бедность и чистота. Железная кровать, покрывалом укрытая, без подушек. Подушки все на диване, где мужик храпит. Вонючий, грязный. Все, что в комнате было сверх самого необходимого, ему в хайло ушло. Дрыхнет теперь пьяный на чистых материных подушках. А как проснется, опять станет мать обижать, пенсию ее вытрясать на пропой. Одного взгляда на комнату достаточно, чтобы все это понять, как будто аннотация при входе висит, как в музее.
Посреди комнаты круглый стол. За столом старушка сидит в позе отчаянья. На голове платочек, длинная черная юбка, кофточка с латками. Подняла голову и сказала вошедшим: «Проходите, проходите, вот он лежит, чего уж теперь…» Участковый прошел в комнату и сел на свободный стул.
– Опять его уволили, Клавдия Яковлевна?! – спросил для начала Мелентович, хоть и сам это знал.
– И что же это за буква «г» такая на русский народ?… – ответила старушка. Она имела в виду пункт «г» в тогдашнем кодексе, в котором было написано о расторжении трудового договора по инициативе администрации. Чаще всего, пункт «г» означал увольнение за пьянство на работе.
– На что он пьет у вас? Вы зачем ему деньги даете? – продолжал задавать риторические вопросы участковый.
– Господи, и что же за буква «г» такая… – старушка явно была не в себе.
Дружинники стояли у двери, захваченные происходящим. Их собственная жизнь, полная трудностей, показалась им легкой и беззаботной по сравнению с жизнью этой несчастной женщины.
– Будем оформлять, – сказал Мелентович. Но старушка не шевельнулась, даже казенное слово «оформлять» из того словаря, в котором «гражданин, пройдемте» и «прекратите безобразия», не испугало ее.
Мелентович подошел к дивану и сильно встряхнул спящего.
– Бусагин, вставай!
– Спать хочу!
– В другом месте проспишься! – сказал Мелентович, и столько было в его словах сыновней ненависти к этому подонку, сводящему с ума мать, что все трое дружинников подумали одно и то же: «Да, тяжелая у него работа!».
В дверях показалась голова соседки.
– Вам что? – довольно грубо сказал милиционер соседке. – Вы заявление написали, если будут вопросы, я вас приглашу, а сейчас пройдите.
– Клавдия Яковлевна, может, вы заявление напишете? – сказал Мелентович. Старушка подняла на него недоуменный взгляд. Участковый пояснил:
– Напишите, что обижал, грозил, деньги требовал. Если по вашему заявлению привлечь, то легче потом обратный ход дать…
Старушка сидела в той же позе, не реагируя на предложение участкового. Мелентович по-прежнему стоял у дивана, время от времени поддавая коленкой в спину притворяющегося спящим пьяницы. Ему хотелось получить заявление от матери, чтобы не связываться с соседским заявлением.
– Писать ничего не придется. Вон, дружинница напишет, – при слове «дружинница» Мелентович кивнул на Валентину Михайловну, а при слове «напишет» кивнул на пустой стул около стола. – А вы только подпишите…
