- Конечно, конечно... Я разовью эту мысль, постараюсь... Я рад... даже очень... Так всем и скажите... Нужно было видеть то блаженство, которое было написано на лице мирового, когда он садился в свой экипаж и говорил: 'Пошел!' Он так обрадовался, что забыл даже наши с ним контры и на прощанье назвал меня голубчиком и крепко пожал мне руку. По отъезде визитеров я и граф сели за стол и продолжали завтракать. Завтракали мы до семи часов вечера, когда с нашего стола сняли посуду и подали нам обед. Молодые пьяницы знают, как коротать длинные антракты. Мы всё время пили и ели по маленькому кусочку, чем поддерживали аппетит, который пропал бы у нас, если бы мы совсем бросили есть. - Ты посылал сегодня кому-нибудь деньги? - спросил я графа, вспомнив те пачки сторублевок, которые видел утром в теневском почтовом отделении. - Никому. - Скажи, пожалуйста, а твой этот... как его?.. новый друг, Казимир Каэтаныч или Каэтан Казимирович, богатый человек? - Нет, Сережа. Это бедняк!.. Но зато какая душа, какое сердце! Ты напрасно так презрительно говоришь о нем и... нападаешь на него... Надо, брат, научиться различать людей. Выпьем еще по рюмке? К обеду воротился Пшехоцкий. Увидев меня, сидящего за столом и пьющего, он поморщился и, повертясь около нашего стола, нашел лучшим удалиться в свою комнату. От обеда он отказался, ссылаясь на головную боль, но не выразил ничего против, когда граф посоветовал ему пообедать в своей комнате, в постели. Во время второго блюда вошел Урбенин. Я не узнал его. Его широкое, красное лицо сияло удовольствием. Довольная улыбка, казалось, играла даже на оттопыренных
{03313}
ушах и толстых пальцах, которыми он то и дело поправлял свой новый, франтоватый галстух. - Корова у нас заболела, ваше сиятельство, - доложил он. - Посылал я за нашим ветеринаром, а оказывается, что он уехал. Не послать ли, ваше сиятельство, за городским ветеринаром? Если я пошлю, то он не послушается, не поедет, а если вы ему напишете, то тогда другое дело. Может быть, у коровы пустяк, а может, и что другое. - Хорошо, я напишу... - пробормотал граф. - Поздравляю вас, Петр Егорыч, - сказал я, вставая и протягивая управляющему руку. - С чем-с? - прошептал он. - Ведь вы женитесь! - Да, да, представь себе, женится! - заговорил граф, мигая глазом на краснеющего Урбенина. - Каков? Ха-ха-ха! Молчал-молчал, да вдруг - на тебе! И знаешь, на ком он женится? Мы тогда вечером с тобой угадали! Мы, Петр Егорыч, тогда же еще порешили, что в вашем шалунишке-сердце творится что-то такое неладное. Как поглядел он на вас и Оленьку, 'ну, говорит, втюрился малый!' Ха-ха! Садитесь с нами обедать, Петр Егорыч! Урбенин осторожно и почтительно сел, позвал глазами Илью и приказал ему подать себе супу. Я налил ему рюмку водки. - Я не пью-с, - сказал он. - Полноте, вы еще больше нашего пьете. - Пил-с, а теперь уж не пью, - улыбнулся управляющий. - Теперь мне нельзя пить... Незачем... Всё, слава богу, прошло благополучно, всё устроилось, и так именно, как хотело мое сердце, даже больше, чем мог я ожидать. - Ну, на радостях хоть этого выпейте, - сказал я, наливая ему хересу. - Этого, пожалуй. А пил я действительно много. Теперь могу покаяться перед его сиятельством. От утра до ночи, бывало. Как встанешь утром, вспомнишь это самое... ну и, естественно, к шкафчику сейчас же. Теперь, слава богу, нечего водкой заглушать. Урбенин выпил стакан хересу. Я налил ему другой. Он выпил и этот и незаметно опьянел... - Даже не верится... - сказал он, засмеявшись вдруг счастливым детским смехом. - Гляжу вот на это
{03314}
кольцо, припоминаю ее слова, которыми она выразила свое согласие, и не верю... Смешно даже... Ну, мог ли я в свои годы, при своей такой наружности, надеяться, что эта достойная девушка не побрезгует стать моей... матерью моих сироток? Ведь она красавица, как изволили вы видеть, ангел во плоти! Чудеса да и только! Вы еще мне налили?.. Пожалуй, в последний раз уж... С горя пил, выпью и на радостях. А как я мучился, господа, сколько горя вынес! Увидал ее год тому назад и - верите ли? - с той поры не было ни одной ночи, чтоб я спал спокойно, не было дня, чтоб я не заливал водкой этой... слабости глупой, не бранил себя за глупость... Бывало, гляжу на нее в окно, любуюсь и... волосы рву у себя на голове... В пору бы вешаться... Но, слава богу...
