Когда выезжали из оврага наверх, то Анисим всё оглядывался назад, на село. Был теплый, ясный день. В первый раз выгнали скотину, и около стада ходили девушки и бабы, одетые по-праздничному. Бурый бык ревел, радуясь свободе, и рыл передними ногами землю. Всюду, и вверху, и внизу, пели жаворонки. Анисим оглядывался на церковь, стройную, беленькую - ее недавно побелили, - и вспомнил, как пять дней назад молился в ней; оглянулся на школу с зеленой крышей, на речку, в которой когда-то купался и удил рыбу, и радость колыхнулась в груди, и захотелось, чтобы вдруг из земли выросла стена и не пустила бы его дальше и он остался бы только с одним прошлым. На станции подошли к буфету и выпили по рюмке хересу. Старик полез в карман за кошельком, чтобы заплатить. - Я угощаю! - сказал Анисим. Старик в умилении похлопал его по плечу и подмигнул буфетчику: вот-де какой у меня сын. - Остался бы ты, Анисим, дома, при деле, - сказал он, - цены бы тебе не было! Я бы тебя, сынок, озолотил с головы до ног. - Никак нельзя, папаша. Херес был кисловатый, пахло от него сургучом, но выпили еще по рюмке. Когда старик вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок. Старый работник, который проходил мимо крыльца, покачал головой и крякнул. - Да и невестки же у тебя, Григорий Петров, бог тебе послал! - сказал он. - Не бабы, а чистый клад!
{10160}
V 8 июля, в пятницу, Елизаров, по прозванию Костыль, и Липа возвращались из села Казанского, куда они ходили на богомолье, по случаю храмового праздника - Казанской божией матери. Далеко позади шла мать Липы Прасковья, которая всё отставала, так как была больна и задыхалась. Время было близко к вечеру. - А-аа!.. - удивлялся Костыль, слушая Липу. - А-а!.. Ну-у? - Я, Илья Макарыч, до варенья очень охотница, - говорила Липа. - Сяду себе в уголочке и всё чай пью с вареньем. Или с Варварой Николавной вместе пьем, а оне что-нибудь рассказывают чувствительное. У них варенья много - четыре банки. 'Кушай, говорят, Липа, не сомневайся'. - А-аа!... Четыре банки! - Богато живут. Чай с белой булкой; и говядины тоже сколько хочешь. Богато живут, только страшно у них, Илья Макарыч. И-и, как страшно! - Чего ж тебе страшно, деточка? - спросил Костыль и оглянулся, чтобы посмотреть, далеко ли отстала Прасковья. - Первое, как свадьбу сыграли, Анисима Григорьича боялась. Они ничего, не обижали, а только, как подойдут ко мне близко, так по всей по мне мороз, по всем косточкам. И ни одной ноченьки я не спала, всё тряслась и бога молила. А теперь Аксиньи боюсь, Илья Макарыч. Она ничего, всё усмехается, а только часом взглянет в окошко, а глазы у ней такие сердитые и горят зеленые, словно в хлеву у овцы. Хрымины Младшие ее сбивают: 'У вашего старика, говорят, есть землица Бутёкино, десятин сорок, землица, говорят, с песочком и вода есть, так ты, говорят, Аксюша, построй от себе кирпичный завод, и мы в долю войдем'. Кирпич теперь двадцать рублей тысяча. Дело спорое. Вчерась за обедом Аксинья и говорит старику: 'Я, говорит, хочу в Бутёкине кирпичный завод ставить, буду сама себе купчиха'. Говорит и усмехается. А Григорий Петрович с лица потемнели; видно, не понравилось. 'Пока, говорят, я жив, нельзя врозь, надо всем
{10161}
вместе'. А она глазами метнула, зубами заскриготела... Подали оладьи - не ест! - А-аа!.. - удивился Костыль. - Не ест! - И скажи, сделай милость, когда она спит! - продолжала Липа. - С полчасика поспит, а там вскочит, ходит, всё ходит, заглядывает: не сожгли б чего мужики, не украли б чего... Страшно с ней, Илья Макарыч! А Хрымины Младшие после свадьбы и спать не ложились, а поехали в город судиться; и народ болтает, будто через Аксинью всё. Два брата пообещались ей завод построить, а третий обижается, а фабрика с месяц стояла, и мой дяденька Прохор без работы по дворам корочки сбирал. Ты бы, говорю, дяденька, пока что, пахать пошел или дрова пилить, что
