новую жизнь, а по-моему это ничего не значит. Любовь и мужчина составляют главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда, что мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны - можно отказываться от наслаждений любви и в то же время быть глупым, злым животным. Современный культурный человек, стоящий даже внизу, например, французский рабочий, тратит в день на обед 10 су, на вино к обеду 5 су и на женщину от 5 до 10 су, а свой ум и нервы он целиком отдает работе. Зинаида же Федоровна отдает любви не су, а всю свою душу. Я, пожалуй, сделаю ей внушение, а она в ответ искренно завопиет, что я погубил ее, что у нее в жизни ничего больше не осталось. - Ты ей ничего не говори, - сказал Пекарский, - а просто найми для нее отдельную квартиру. Вот и всё. - Это легко говорить... Немного помолчали. - Но она мила, - сказал Кукушкин. - Она прелестна. Такие женщины воображают, что будут любить вечно, и отдаются с пафосом.
{08159}
- Но надо иметь голову на плечах, - сказал Орлов, - надо рассуждать. Все опыты, известные нам из повседневной жизни и занесенные на скрижали бесчисленных романов и драм, единогласно подтверждают, что всякие адюльтеры и сожительства у порядочных людей, какова бы ни была любовь вначале, не продолжаются дольше двух, а много - трех лет. Это она должна знать. А потому все эти переезды, кастрюли и надежды на вечные любовь и согласие - ничего больше, как желание одурачить себя и меня. Она и мила, и прелестна, - кто спорит? Но она перевернула телегу моей жизни; то, что до сих пор я считал пустяком и вздором, она вынуждает меня возводить на степень серьезного вопроса, я служу идолу, которого никогда не считал богом. Она и мила, и прелестна, но почему-то теперь, когда я еду со службы домой, у меня бывает нехорошо на душе, как будто я жду, что встречу у себя дома какое-то неудобство, вроде печников, которые разобрали все печи и навалили горы кирпича. Одним словом, за любовь я отдаю уже не су, а часть своего покоя и своих нервов. А это скверно. - И она не слышит этого злодея! - вздохнул Кукушкин. - Милостивый государь, - сказал он театрально, - я освобожу вас от тяжелой обязанности любить это прелестное создание! Я отобью у вас Зинаиду Федоровну! - Можете... - сказал небрежно Орлов. С полминуты Кукушкин смеялся тонким голоском и дрожал всем телом, потом проговорил: - Смотрите, я не шучу! Не извольте потом разыгрывать Отелло! Все стали говорить о неутомимости Кукушкина в любовных делах, как он неотразим для женщин и опасен для мужей и как на том свете черти будут поджаривать его на угольях за беспутную жизнь. Он молчал и щурил глаза и, когда называли знакомых дам, грозил мизинцем - нельзя-де выдавать чужих тайн. Орлов вдруг посмотрел на часы. Гости поняли и стали собираться. Помню, Грузин, охмелевший от вина, одевался в этот раз томительно долго. Он надел свое пальто, похожее на те капоты, какие шьют детям в небогатых семьях, поднял воротник и стал что-то длинно рассказывать; потом, видя,
{08160}
что его не слушают, перекинул через плечо свои плед, от которого пахло детской, и с виноватым, умоляющим лицом попросил меня отыскать его шапку. - Жоржинька, ангел мой! - сказал он нежно. - Голубчик, послушайтесь меня, поедемте сейчас за город! - Поезжайте, а мне нельзя. Я теперь на женатом положении. - Она славная, не рассердится. Начальник добрый мой, поедем! Погода великолепная, метелица, морозик... Честное слово, вам встряхнуться надо, а то вы не в духе, чёрт вас знает... Орлов потянулся, зевнул и посмотрел на Пекарского. - Ты поедешь? - спросил он в раздумье. - Не знаю. Пожалуй. - Разве напиться, а? Ну, ладно, поеду, - решил Орлов после некоторого колебания. - Погодите, схожу за деньгами. Он пошел в кабинет, а за ним поплелся Грузин, волоча за собою плед. Через минуту оба вернулись в переднюю. Пьяненький и очень довольный Грузин комкал в руке десятирублевую бумажку. - Завтра сочтемся, - говорил он. - А она добрая, не рассердится... Она у меня Лизочку крестила, я люблю ее, бедную. Ах, милый человек! - радостно засмеялся
