— В полста километрах деревушка.
— Медпункт, «Скорая помощь»?
— Шутишь. Промысловики-охотники. Живут чем бог пошлет, не болеют.
— Ох, не верю этим затерянным деревушкам! То староверы, то еще что…
— Что «еще»?
Голос показался Кварку странно изменившимся.
— Да так… Походишь в тайге с мое, всего навидаешься.
— Что делать, выбирать не приходится.
Завертелись огненные колеса, жернова раскалялись, росли и вот уже давят на грудь, забивают дыхание…
Когда бред прерывался, Кварк видел над собой проплывающие в полутьме ветви, бледное пятно месяца; остро и нещадно проглядывали звезды сквозь разрывы в ветвях, этот блеск резко бил по глазам, и Кварк обессилено опускал веки, зажмуривался посильнее.
Очнулся уже днем. Он лежал на спине, над ним желтел в недосягаемой вышине широченными, плотно пригнанными досками потолок, стена непривычно ребрилась массивными бревнами, гладко обтесанными, от времени потемневшими.
— Где… я?
Он хотел это сказать, но в легких стоял несмолкающий хрип, клекот, на губах лопались теплые соленые пузыри.
Мягкие теплые руки приподняли ему голову. Мир загородила деревянная чашка. Кварк послушно отхлебнул. Варево, густое и горячее, приятно обожгло. Он сделал глоток еще, в глазах потемнело, он сорвался в грохочущую бездну, где кипели камнепады и вертелись раскаленные жернова… Откуда-то взялись закованные в сталь огромные рыцари, били по голове исполинскими молотами, по груди, по плечам, но он уже смутно чувствовал, что надо перетерпеть совсем немного, перемочь, и тогда уцелеет.
Когда очнулся снова, через окошко смотрело яркое солнышко, на полу отпечатались оранжевые квадраты. На стенах под самым потолком темнели пучки травы, Кварк почти видел, как оттуда на него катятся тяжелые волны запахов, окутывают, проникают в тело, что-то там перестраивают, лечат.
Из глухой стены словно вырастали рога матерого изюбря, под ними стволами вниз повисли два охотничьих ружья. Сбоку дверь в другую комнату, а на стене целый ряд полотенец с удивительно яркими цветами…
Кварк, несмотря на слабость, насторожился. Таких узоров не встречал, но они потащили в памяти смутно тревожные ассоциации. Словно бы уже видел, точно видел, но вспомнить не может, потому что на самом деле все-таки их не мог видеть, во всяком случае, вот так — глазами, а не шкурой, кровью, плотью своей, нервами — за то видение поручиться не может.
Кстати, если уж вычленять что-то знакомое, то вон тот цветок похож на стилизованное изображение древнеиндийского бога огня Агни, а соседний бога ветров Вейю. Оба остались в современном русском как огонь и веять…
В глубине комнаты большая печь. Оттуда как раз, стоя к нему спиной, рослая женщина доставала ухватом чугунок. Их Кварк видел только в музеях этнографии. Крышка чугунка тяжело приподнималась, оттуда выстреливались клубы пара.
— Проснулся, мож? — сказала женщина, оборачиваясь. Голос у нее оказался удивительно низким, грудным. — Сейчас ушицы отведаешь, а то во сне просишь: юшки да юшки…
Подошла с полной тарелкой к кровати, села с Кварком рядом. На него повеяло теплом.
— Проголодался небось?
— А сколько?.. — сказал Кварк с трудом. Шевелить языком, губами, проделывать все движения, которые раньше получались сами собой, было невероятно трудно. — Сколько я провалялся?
— Семь ден, — ответила женщина. — Ты крепкий. Вон поки донесли, совсем плохий бул… Разевай пащечку, буду кормить.
Говорила она странно, словно бы на старом, забытом диалекте, но Кварк понимал ее прекрасно, чему смутно удивился, несмотря на слабость. Он потянул ноздрями, аромат просочился внутрь, желудок дернулся, затанцевал от нетерпения.
Уху глотал жадно, горячие волны прокатывались по измученному телу, а оно наливалось хорошей тяжестью.
— Йиж-йиж, — приговаривала она, поднося ему ложку к губам, — мож должон трапезовать добре.
Кварк, быстро насытившись и отяжелев, ел медленнее, во все глаза рассматривал женщину. Мягкие, добрые черты лица, чистые лучистые глаза, приветливый взгляд — в больнице бы выздоравливали от одного ее присутствия.
— Ще ложечку… ще… — приговаривала она.
Он вздрогнул. Женщина смотрела, как его лицо наливается густой краской, сказала все тем же низким волнующим голосом:
— Глупый, знайшов, чего стыдобиться… Да пока без памяти, как же инакше? Да и сейчас еще не встати. Погодь, принесу посуд.
Она исчезла из комнаты, Кварк закрыл глаза от унижения.
С этого дня он в забытье больше не проваливался, пил густые настойки, ел уху и жареное мясо, пробовал подниматься. На третий день уже сидел на постели, но когда попробовал встать, грохнулся во весь рост.
— Спасибо, — сказал он однажды, — за спасение! Но я до сих пор не знаю, как тебя зовут.
— Данута, — ответила она.
— Странное имя, — заметил он. — А я Кварк.
— Это у тебя чудное, — удивилась она.
— Зато наисовременное, — объяснил он. — Родители шли в ногу с временем… Слушай, Дана, я хочу попробовать выползти из хаты, на завалинке посидеть… Не отыщешь палку покрепче?
Дважды останавливался отдохнуть, но все-таки, держась за стену, выбрался в сени, Дана поддерживала с другой стороны, наконец под ногами скрипнул порог. Солнце только поднималось над лесом, день обещал быть жарким, и Кварк осторожно стянул через голову рубашку. Странно и непривычно сидеть без дела, загорать в прямом смысле слова. Но — жив! Оклемался, будет жить, будет топтать зеленый ряст.
Дома как один — высокие, из толстых бревен, угрюмые, темно-серые, в один ряд, за ними полоски огородов, а дальше вековая — да где там! тысячелетняя, миллионолетняя тайга. Ягоды, грибы, дикий виноград, кишмиш, уйма дичи пернатой и четвероногой, рыба в ручьях: знаменитая кета, чавыча, кижуч…
Позади хлопнула дверь. Данута прошла с ведром, ласково коснулась его затылка ладонью:
— Отдыхай!.. Зайду к Рогнеде, хай коз сдоит. Тебе надобно козьего.
— Спасибо, — сказал он с неловкостью. — Столько хлопот из-за меня. А у этой… Рогнеды странное имя.
Она обернулась, пройдя несколько шагов. Голос ее был задумчивый:
— Это теперь имена странные. А у Рогнеды файное имя.
«Рогнеда, — думал он. — Данута и Рогнеда. Все-таки странно… Языческие? Ведь у женщин от той эпохи имен почти не осталось, это мужчины сохранили своих Владимиров, Аскольдов, Олегов, Игорей, Вадимов, еще всех с окончанием на «слав», а теперь уже встречаются все более древние славянские: Гостомысл, Рюрик, Бранибор, Скилл — причуды моды неисповедимы, но здесь, в этой деревушке, не только имена, здесь и диалект попахивает стариной».
Из дальнего конца улицы донеслось:
— Эге-гей!
Пронеслись стайкой и пропали дети, впереди со всех ног мчался белоголовый мальчишка с палкой, на которую была насажена волчья голова. «Странная игрушка», — подумал Кварк невольно.
Он нежился на солнце, вбирал его всеми порами кожи, запасал, жмурился от наслаждения. Когда
