заработаешь. Хотя кассовый успех, увы, от классности не зависит. Рубль высоколобого и грузчика одинаков, а грузчиков побольше, они уже и банкиры, и депутаты, и члены правительства.
Потому надо хотя бы в начале пути стараться избегать подделок. Беречь честь смолоду, а там, поди, удастся ввести в привычку беречь всегда. Так же, как в детективе, где есть, скажем, запреты на использование близнецов, немотивированного убийства сумасшедшим или упавшим предметом с крыши, так и в литературе вообще есть негласные запреты на секс, умильных детишек и всяких кошечек, попавших в беду.
Конечно, полностью исключить их из литературы невозможно, да и заподозрят в каких-то комплексах, время такое подозрительное, но пользоваться надо дозированно. У меня, кстати, есть и один-два ребенка, две-три «кошечко-собаки», три-четыре эротичные сцены, но это на тридцать книг! А в нелитературе этого добра целое море, все лотки завалены этой жвачкой!
Берегите честь смолоду. Ну, если уж не получится жить честно, тогда уж… но не раньше, не раньше!
Выше я писал, что работать надо много. То есть писать много. Но это «много» можно понимать по- разному. Можно сказать, что много пишут только слабые писатели. А сильные выдадут сразу «Войну и мир» – этого для бессмертия хватит. Вот еще одна крамольная истина, которую никто даже не может представить: для того чтобы писать хорошо – надо писать – много.
Еще со времен советской власти, что регламентировала все, утвердилось правило: писатель должен выдавать не больше одной книги в три года. Да, я это говорил, знаю. Было такое постановление, так и жили. Исключение делалось только для лауреатов Сталинских, позже названных Государственными, и Ленинских премий.
Услужливыми интелями – наша интеллигенция вообще самая лакейская на земном шаре, хотя себя называет вечно оппозиционной, – было подобрано обоснование, что, мол, надо тщательно обрабатывать язык, форму, работать над произведением, переписывать по много раз, как это делали великие Толстой, Достоевский, Пушкин…
Да и в самом деле – разве не достаточно одной лишь «Войны и мира», чтобы обессмертить имя? Или «Евгения Онегина»? Остальное можно бы и не писать вроде.
Но при таком писании на гонорары не проживешь, так что советские писатели подрабатывали подлейшими выступлениями. Толстого, переписывающего свои романы по двадцать раз, и прочих великих привлекают, чтобы прикрыться их авторитетами. В этом случае спорить не принято, народ у нас такой, но все же стоит напомнить, что у Толстого вышло 90 томов немыслимой толщины, каждым можно слона прихлопнуть, как муху. У Достоевского тоже солидное собрание сочинений, не могу сказать, сколько томов, у меня только избранное. Даже у Пушкина, погибшего в 37 лет, собрание насчитывает много томов…
А если учесть, что не по клаве стучали, а гусиным пером по бумаге, макая в чернильницу, это был адский труд и великие муки, я застал еще время, когда пером по бумаге, писал, помню, кошмар! А сколько бы тех томов было, если бы наши великие писали по книге раз в три года?
Дело в том, что писательство, как и любое ремесло, оттачивается только в процессе работы. Я часто сравнивал это со спортом не только потому, что сам провел много часов, накачивая мускулатуру или пытаясь пробежать на долю секунды быстрее, а потому, что аналогия со спортом очевидна. Нельзя нарастить мастерство, лежа на диване. Надо работать по много часов. Работать до пота.
Да, возразит тот же образованник, которого у нас почему-то считают интеллигентом, вот и работай, переписывай одно и то же, оттачивай язык, шлифуй фразы, выгранивай метафоры! Он прав, но только наполовину. Оттачивать себя в языке – это совершенствовать язык и остановиться в развитии новых тем, идей, сюжетов. Всяк пишущий знает, что именно в процессе написания приходят десятки новых идей, сюжетов, поворотов. Именно тогда нестерпимо хочется эту бросить как устаревшую и ухватиться за новые, более яркие!
Если остановиться и очень долго оттачивать первую вещь, то до более ярких вещей может просто не дойти очередь. Не дожить, говоря проще. Я не думаю, что «Севастопольские рассказы», которые принесли Льву Толстому известность, сделали бы его признанным гением, как бы великолепно ни отточил стиль, язык, образы!
Для того чтобы писать хорошо, надо писать много.
Итак, писатель должен писать много. Сколько? У каждого своя мера грузоподъемности, как и чувство того, когда вещь считать законченной и сдавать в печать. Но он должен переходить от вещи к вещи, ибо только в этом залог его роста.
Правда, если слишком быстро переходить, вещи останутся сырыми, неотшлифованными, а то и вовсе незаконченными. В конце концов, вызовут справедливое разочарование. Нужна золотая середина между бесконечным оттачиванием стиля – любую вещь можно совершенствовать еще и еще – и желанием поскорее реализовать на бумаге новые вспыхнувшие в мозгу ослепительные, просто ослепляющие темы, идеи, образы!
К тому же в литературе, как и везде, действует золотое правило: из всего, что создано, только 10% заслуживает внимания. Все остальное, говоря доступным языком… гм… как бы ни оттачивали стиль.
Но разве все читаем у Дюма, а он настрогал две сотни романов или больше? Или у Толстого? Достоевского? Пушкина?.. Все те же десять процентов. И пусть даже оставшиеся девяносто Пушкина выше лучших десяти Васи Васькина из Урюпинска, все же читаем пушкинские десять, а девяносто если и покупаем, то лишь как дань уважения мастеру.
Остановись Пушкин отшлифовывать свои детские стихи до совершенства, добрался бы до «Евгения Онегина»?
И еще – писателя, как и спортсмена, судят не по массе его труда, а по пикам, рекордам, всплескам. Кто знает, сколько на самом деле поэм сочинил Гомер, сколько шахматных баталий проиграл Ботвинник и в самом ли деле «Повесть о дивизии Котовского» потерялась на почте или же ее попросту выбросили в редакции как безнадежно слабую?
Не вы определяете, какой вашей книге уйти в бессмертие. Потому пишите книг много и разных.
Вот еще один хороший пример умелой подборки слов! Еще в детстве услышал, что «вчерашний чай подобен яду змеи». Те, кого накрыла взрывная волна этой миниатюрной инфистской бомбочки, ни за что не возьмут в рот вчерашний чай. Я же, ее не зная, нередко пил вчерашний… Не из протеста, в Советском Союзе недоставало всего-всего, особенно – импортного чая. С кофе тоже всегда были проблемы, приходилось возмещать крепким чаем. Грузинским.
К тому времени, когда услышал насчет вчерашнего чая – яда змеи, уже несколько лет вечером делал крепкий чай, оставлял на столе, а утром, едва проснувшись, быстро жевал кусок колбасы, запивая вчерашним чаем – свежий некогда, опаздываю! – и бежал на работу. И когда накрыло и меня, я все же подумал: а как же все эти годы? Почему не упал и не околел в жутких корчах?.. Правда, может быть, яд накапливается постепенно?
Встретил знакомого врача, расспросил при случае. Тот заверил, что вчерашний чай даже полезнее, так как за ночь выделяет какие-то дубящие вещества, что укрепляют стенки кровеносных сосудов. Мол, не будет инфаркта, инсульта. Я на всякий случай переспросил еще одного, благо в моем писательском окружении – все профессии. Кроме литературной, ессно. Тот сказал то же самое, добавив, что чай, оставленный на ночь, настаивается, как и свежесваренный борщ. Тот тоже лучше всего потреблять через несколько часов.
Я попытался разубедить ближайших друзей, но, увы, все твердо и непоколебимо знают, что вчерашний чай – яд. И ни под каким предлогом не допьем вчерашний. Бутылку водки выжрут – это
