теперь я отлично знал, что температура воздуха тут ни при чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать медленно и глубоко. Это немного помогло – по крайней мере дрожь почти унялась, а на большее я и не рассчитывал.
По мере того как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я принялся понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не нравилось, – значит не сказать ничего! «Не нравилось» – это бы еще полбеды. Хуже другое: я по-прежнему ничегошеньки не понимал. Ни где нахожусь, ни кто этот пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою одежду, ни что было со мной несколько минут назад, прежде чем я обнаружил себя в этой полутемной комнатушке, освещенной только пламенем камина. Я вообще ничего не мог вспомнить, даже обстоятельства, при которых получил ожоги. Какое там, собственное имя оставалось для меня загадкой!
Пучеглазый тем временем снова удалился и тут же вернулся с кувшином. От кувшина исходил резкий запах перебродивших фруктов. Я принюхался и решительно помотал головой.
– Не буду я это пить. Лучше просто дай мне еще воды. – Я вспомнил, что он не понимает ни слова, взял в руки миску, в которой недавно была вода, и выразительно помахал ею в воздухе, как бы зачерпывая невидимую жидкость.
Мой новый знакомый в отчаянии воздел руки к небу, словно призывал невидимого свидетеля отметить в своей записной книжке, что он сделал все что мог. Потом он снова сунул мне под нос кувшин. Я начинал злиться: этот дядя немного напоминал мою бабушку, которая бросалась разогревать обед, если я пытался просто получить в единоличное пользование горбушку хлеба. Объяснить ей, что мне больше ничего не требуется, было совершенно невозможно!..
Я ожесточенно замахал перед носом пучеглазого пустой миской. И победил: тот залпом выпил сомнительное содержимое своего кувшина, забрал у меня миску и удалился.
На сей раз он наполнил свой чудовищный сосуд до краев – выразить не могу, как меня это радовало! Пить хотелось так, словно я только что закончил утомительный пеший поход через пустыню.
Теперь, когда мое тело было обеспечено необходимым для выживания минимальным набором жизненных благ, я решил как-то объяснить пучеглазому, что мне позарез требуется остаться в одиночестве. Я был готов на все, лишь бы он оставил меня в покое. Мне почему-то казалось, что стоит немного полежать, закрыв глаза, и мой ополоумевший чердак вернется на место. Я вспомню, как здесь оказался, пойму, что происходит и, самое главное, – как устранить неполадки, которые явно имели место в моей внезапно перекособочившейся жизни. Вместо памяти о прошлом у меня сейчас имелось только смутное ощущение, что раньше все было иначе и, самое главное, гораздо лучше, чем сейчас!
Я призадумался: на сей раз мне предстояло объяснить доброжелательному пучеглазому незнакомцу довольно сложную штуку. Наконец я выразительно постучал себя по груди, потом развел руки, как бы обнимая пространство, и в финале продемонстрировал ему одинокий указательный палец.
Бедняга не сразу разгадал мою шараду. Хмурился, чесал затылок, озирался по сторонам. Потом его внезапно осенило, он понимающе кивнул и направился к выходу. Мои глаза уже привыкли к царившему здесь полумраку, и я смог разглядеть маленькую дверь в глубине помещения, такую низкую, что мне наверняка пришлось бы согнуться чуть ли не вдвое, чтобы ею воспользоваться. На полпути он остановился и с пафосом душевнобольного священнослужителя провозгласил:
– Хелле куньль вэй урле эсте гер, нэхем маггот йонхет! Унлах![2]
– Усраться можно! – растерянно откликнулся я и поморщился от резкой боли в висках. Я был совершенно уверен, что боль вызвана нелепым сочетанием звуков в речи пучеглазого. «Какой „куньль», какой такой к черту „хваннах», – устало подумал я, – это же язык поломать можно! Господи, неужели я навсегда утратил способность понимать человеческую речь?! Только этого не хватало!»
Незнакомец наконец-то ушел, глубоко удовлетворенный своим пламенным выступлением. Я остался один и принялся осматриваться.
Небольшая комната освещалась только красноватым огнем камина. Обстановка напоминала дешевую декорацию к «Фаусту». У входа стоял неприветливый остов, который я принял за скелет большой обезьяны, приземистый и широкоплечий, его длинные руки касались земли. Мебели было немного, но ее монументальные размеры с лихвой компенсировали небольшое число предметов: их хватило, чтобы загромоздить все пространство. Огромный шкаф у стены, с которого на меня равнодушно пялилось потрепанное чучело незнакомой мне птицы, гигантский сундук посреди комнаты, здоровенный стол, уставленный колбами и ретортами, – словно с картинки из научно-популярной книжки о жизни средневековых алхимиков.
Забавно: зловещий вид комнаты оставил меня совершенно равнодушным. Вся эта мистическая дребедень, вроде скелета у входа и связок мелких сушеных тварей неопределенного происхождения над камином, даже заставила меня улыбнуться: ни дать ни взять театральная декорация!
Ничего похожего на кровать в комнате не было, поэтому я улегся на толстый ковер, которым был устлан пол. Спать мне не хотелось, но для того чтобы бодрствовать, не осталось сил, поэтому я просто впал в оцепенение: лежал, тупо уставившись на пляшущие язычки пламени.
Скажу честно: я даже не пытался вспомнить, кто я такой и что было перед тем, как я обнаружил себя в незнакомом месте наедине с этим пучеглазым красавчиком. Более того, я очень не хотел вспоминать. Я смутно подозревал, что после этого моя жизнь станет адом.
Так оно и вышло в конце концов.
Какое-то время я не мигая смотрел на огонь. Потом меня охватила печаль. Она была похожа на физическое неудобство, что-то вроде зарождающегося флюса, только ныла не десна, а та загадочная часть организма, каковую именуют душой. Через некоторое время «нарыв» прорвался: я все вспомнил. Жизнь замечательного меня промелькнула перед внутренним взором за одно мгновение, и я чуть не захлебнулся от изобилия ярких подробностей.
А потом этот фейерверк превратился в несколько файлов информации. Обработав данные, я тихо заскулил от тоски, поскольку с ужасом понял, что моя жизнь закончилась и изменить сей прискорбный факт невозможно.
Ощущения, понятное дело, свидетельствовали, что я все еще жив. Насколько мне известно, мертвых не мучает жажда, а я уже успел вылакать чуть ли не все содержимое оставленной мне миски и хотел еще. Но мои драгоценные ощущения в настоящий момент не имели никакого значения, поскольку все рухнуло к чертям собачьим, и у меня не осталось ничего, чем я мог дорожить, – кроме разве что врожденной способности делать вдохи и выдохи…
Всего несколько часов назад жизнь моя была прекрасна и удивительна.[3] Настолько, что я все время боялся проснуться и обнаружить, что на самом деле ничего не было. И ведь не зря боялся, оказывается!..
Впрочем, я не «проснулся». Скорее уж наоборот – погрузился в какой-то невразумительный, потусторонний бред. Сейчас я достаточно четко помнил, каким образом оказался в этой полутемной комнате.
Да тут и помнить особо было нечего. Я сидел дома и ждал одну очаровательную леди, которая обещала мне долгую прогулку при самой что ни на есть полной луне. Разумеется, я позволил себе удовольствие составить приблизительный план развития событий. По правде говоря, план, который меня полностью устраивал, не производил впечатления реалистичного, но меня это не слишком беспокоило: в последнее время все шло так, как я хотел, и я обнаглел настолько, что решил, будто теперь так будет всегда.
