был вынужден демонстрировать свои обширные познания. Тыкал пальцем в круглый коврик под собственной задницей и гордо провозглашал: хму-шули-аси, гремел своими браслетами и говорил: блиаг, размахивал в воздухе миской и торжественно заявлял: нисар-сли, а когда подул ветер, я радостно завопил: фене фейя, поскольку успел выучить и это слово. В итоге я почти ничего не съел, зато почувствовал себя ученой обезьяной, которой худо-бедно удалось развлечь непритязательное общество. Поэтому спать я отправился в некотором смущении, но с чувством исполненного долга.
Все мои сны озвучивались исключительно на бунабском языке, так что я проснулся с ощущением, что теперь знаю гораздо больше, чем вчера. Думаю, так оно и было: пока я спал, разрозненные знания, полученные в течение вчерашнего вечера, как-то сами собой распределились по файлам, теперь ими было гораздо удобнее пользоваться.
– Как самочувствие, гений? – весело спросил меня Хэхэльф.
– Абада! – гордо сообщил я. Это бунабское слово является настолько универсальным, что вполне может заменить целый язык. Его многочисленные значения располагались в диапазоне между гораздо хуже, чем следовало бы и все не так плохо, как могло бы быть, поэтому сегодня я не буду никого убивать – в каждом конкретном случае следовало обращать внимание на выражение лица своего собеседника и уметь отличать нормальную бунабскую мрачность от ее экстремальных проявлений. Впрочем, с лицом у меня по-прежнему не очень-то получалось: непослушная рожа оставалась такой довольной, что драматическое абада вполне можно было перевести, как жизнь прекрасна. Да она и была вполне прекрасной, как ни странно… Вот уж не думал, что мне может понравиться неторопливое путешествие через бескрайние леса острова Хой, да еще и с такой сомнительной целью, как встреча с неким богом – до сих пор я ни разу в жизни не встречался с богами, и вообще не слишком верил в их существование… Впрочем, я не мучил себя размышлениями: есть ли в природе этот самый Варабайба, или он – просто очень популярный местный миф. Там видно будет, – равнодушно решил я и даже не потрудился удивиться внезапному приступу мудрости.
Вечером следующего дня на горизонте показалась вершина скалы Агибубы. Она действительно была очень высокой: ее странная вытянутая плоская вершина, придающая скале сходство с буквой Г, если и не утопала в низких пушистых облаках, то по крайней мере, здорово к ним приближалась.
– Почти пришли, да? – восхитился я.
– Завтра на закате будем у ее подножия, – авторитетно подтвердил Кугайна.
– А наверх взобраться сложно? – обеспокоенно поинтересовался я.
– Да нет, ничего сложного, – отмахнулся он. – Там есть хорошая широкая тропа от подножия к вершине, а на самых крутых участках даже ступеньки в скале выдолблены.
– Говорят, Варабайба сам их выдолбил, чтобы людям бунаба было удобно ходить к нему в гости, – вставил Хэхэльф.
– Что значит – говорят? – нахмурился Кугайна. – Так оно и было, готов спорить на свою агибубу!
– А как проверять будем, кто победил? – тут же загорелся Хэхэльф.
– Очень просто: у самого Варабайбы и спросим, – рассудительно ответил Кугайна. – А что ты поставишь?
– Куртку, – с достоинством ответствовал Хэхэльф. Впрочем, он и сам понимал, что его ставка смехотворно мала.
– Разве что вместе с порцией кумафэги, которую ты носишь в кармане, – фыркнул Кугайна.
– Ничего себе! Порция кумафэги и куртка… между прочим, очень хорошая, почти новая куртка из кожи муюбы! – за одну старую агибубу?! – взвился Хэхэльф.
Завязалась продолжительная дискуссия, в которую постепенно втянулся ламна-ку-аку Кект, охотно взявший на себя полномочия незаинтересованного арбитра, а его свита внезапно утратила свою индейскую невозмутимость и взволнованно прислушивалась к разговору – по их лицам было видно, что ребята умирают от желания дать парочку советов спорщикам. Даже равнодушный ко всему толстый жрец изволил поднять веки и с любопытством уставиться на происходящее. В конечном итоге было решено, что Хэхэльф тоже должен поставить агибубу – чтобы все было честно. Его приятель Кект согласился стать спонсором проекта, благо уж он-то вез с собой не меньше десятка сменных агибуб.
– Слушайте, ребята, а о чем, собственно, мы спорили? – растерянно осведомился Хэхэльф, когда переговоры благополучно завершились. – Вы мне так голову заморочили, что я уже забыл…
Если бы наши спутники не были людьми бунабской национальности, после его заявления наверняка раздался бы дружный хохот, но в данном случае мне пришлось смеяться в одиночку. Наградой мне стали снисходительные взгляды наших спутников. Честное слово, они смотрели на меня, как на дикаря! Впрочем, гнилыми овощами все-таки не закидали – и на том спасибо.
Следующий день стал для меня тяжелым испытанием. По мере того, как мы приближались к подножию скалы, во мне нарастало беспокойство. До сих пор мне как-то удавалось просто наслаждаться путешествием, не задумываясь о его цели – так можно зачитаться интересным детективом, пока сидишь в приемной у стоматолога, и вздрогнуть только тогда, когда начинает открываться дверь, ведущая в кабинет. Причудливые очертания скалы Агибубы были для меня сродни этой самой медленно открывающейся двери…
Вечером, когда мы разбили лагерь у самого подножия, я уже успел завести себя так, что сердце выпрыгивало из грудной клетки. Я прикладывал невероятные усилия, чтобы мои спутники не заметили, что со мной происходит: эти ребята были мне симпатичны, и мне ужасно не хотелось опозориться. С грехом пополам мне это удалось. Я вел себя вполне адекватно, даже с напускным энтузиазмом пожевал что-то за ужином, но вот уснуть мне не удавалось очень долго. Лежать и делать вид, что я сплю, еще худо-бедно получалось, но этой дешевой имитацией дело и ограничилось.
– Не спишь? – шепот Кугайны свидетельствовал о том, что мой любительский спектакль с треском провалился. Полагаю, грохот ударов моего сердца о ребра раздавался над всей округой, как своего рода колокольный звон. Я на всякий случай промолчал: вступать в беседу мне не очень-то хотелось – ну о чем можно говорить, когда судьба уже стоит за углом, и ты здорово подозреваешь, что в руках у нее скорее топор, чем букет фиалок…
– Знаю, что не спишь, – невозмутимо сказал Кугайна. – Я и сам не могу заснуть. Давай выйдем – все лучше, чем здесь в темноте сопеть.
– Давай, – вздохнул я. – А то еще Хэхэльфа разбудим…
– Его разбудишь, пожалуй! – хмыкнул Кугайна.
Мы наощупь выбрались из шатра на свежий ночной воздух – никакие слова не способны передать, насколько он был свежим!
– Хорошо как! – невольно вырвалось у меня.
– Да, неплохо… А чего ты не спал? Сердце не на месте? – мне показалось, что Кугайна говорит сочувственно, хотя чтобы хорошо разбираться в нюансах перманентно недовольных интонаций бунаба, надо провести рядом с ними куда больше времени. – Я и сам немного волнуюсь, – неожиданно признался он.
– У тебя тоже важное дело к Варабайбе? – понимающе спросил я.
– Важное, не важное – что ты в этом понимаешь? – проворчал он. И неожиданно предложил: – Знаешь что, Ронхул? Я тут подумал: чего мы с тобой будем изводить себя ожиданием? Давай поднимемся на вершину прямо сейчас!
– Прямо сейчас? – ошарашенно переспросил я. Его предложение показалось мне соблазнительным и совершенно безумным одновременно. Подняться на вершину не дожидаясь утра, действовать вместо того, чтобы сидеть в темноте и следить, как медленно, секунда за секундой утекает мое время – это было по мне! Но в то же время у нас имелась такая хорошая программа действий, согласно которой мне полагалось не рыпаться, а ждать, пока влиятельные люди, ламна-ку-аку Кект и пага Пикипых, замолвят за меня словечко, а уже потом соваться к Варабайбе со своими проблемами, скорее всего, глубоко
