За дверью послышался грохот, и – тишина…
– Ида Григорьевна!
При мысли, что он мог убить старуху, Славка едва не потерял сознание. Он уже начал валиться в банальный обморок, но за дверью послышалась возня, и почти родной, почти любимый голос сказал:
– Орлик, если я говорю «стреляй!», это значит, что сначала нужно подумать, а уж потом стрелять. Ты оцарапал мне щёку пулей, кукушонок!
– Извините… Я обещаю подумать!
– Стреляй, кукушонок!
– Отойдите подальше! Лягте на пол! Прижмитесь!!
– Ну?! Почему не стреляешь?
– Думаю.
– Я отошла! Легла! Прижалась! Ну?! Почему ты не стреляешь?!
– Думаю…
– Орлик, я тебя удушу.
– Если выберетесь, Ида Григорьевна. Это дверь гораздо мощнее, чем мой пистолет. Боюсь, убить из него человека гораздо легче, чем выбить замок.
Дыхание за дверью затихло. Шорох прекратился.
– Эй! С вами всё в порядке? – на всякий случай уточнил Орлик.
– Мне б твою пукалку, кукушонок, уж я бы расстреляла эту проклятую дверь! – во всю мощь своих лёгких проорала старуха.
– Не смейте называть меня кукушонком! – топнул Славка ногой. – Не смейте намекать, что я ничего не умею и не могу!! – Он забегал возле двери, размахивая пистолетом. – Вы богатая, старая дура! А я молодой, перспективный токарь! Я всё могу! Всё умею! Я почти распутал дело Горазона! Почти… Где ключи от этой двери?
– У Ксюни, – довольно смирно сказала старуха. – Все ключи всегда у Ксюни.
– А вот и нет! – торжествующе заорал Славка. – Они у меня!! Они… Вот они! – Он выдернул из сумки Брагиной связку ключей и потряс ею над головой. Никакой гарантии, что хоть один ключ подойдёт к железной двери, не было. Был только один маленький, ничтожный шансик – и то, если соображения Славки оказались верны. Он выбрал самый большой, самый «бородатый» ключ, вставил его в замок, трижды перекрестился и… открыл дверь.
Ида Григорьевна лежала на полу, плотно прижавшись щекой к бетону. Её шикарное платье, изрядно потрёпанное, сдувшимся парашютом обрамляло сухую фигуру.
– Ты просто придурок, кукушонок, – прошептала старуха. – Зачем расстреливать дверь, если у тебя есть ключ?!
– Не смейте называть меня вонючей кукушкой! Я Вячеслав Иванович! Да!
– Ух, ты! Иванович! Молодой и перспективный?! Кукушонок ты и есть кукушонок! Подкидыш! – Ида Григорьевна вдруг вскочила и так быстро понеслась в дом, что Славка рта не успел открыть.
– Стойте! – побежал он за ней. – А гроб?! А одеяло?! А поговорить?!
Подхватив подол белого платья, старуха неслась вперёд, сшибая с пальм листья.
– Стойте! – орал Славка, с удивлением понимая, что не может догнать столетнюю спринтершу. – В доме заложники! Раненые! Трупы и призраки! Подложные документы! Вы должны во всём разобраться!!
В три прыжка преодолев лестницу, Ида залетела на второй этаж, ворвалась в какую-то комнату и закрылась на ключ.
Славка, налетев на закрытую дверь, обессилено сполз по стенке.
– Слышь, Орлик, – прохрипела старуха, – как ты думаешь, меня никто не увидел?
– Думаю, нет. Я сам-то вас не очень-то рассмотрел.
– Отлично, Вячеслав Кукушонович! Закажи мне в японском ресторане тройной обед, литр сакэ и танец живота.
– Танец живота – это другой ресторан.
– Делай, что я говорю! Все разговоры потом!
– Но…
– Обед! Водку! Курево! И турецких девок для разугреву!
– Вам не интересно, что происходит в доме? – Была ещё маленькая вероятность, что старуха шутит…
– Только попробуй, проболтайся кому-нибудь, что я жива! В полночь назначь всем встречу в бассейне. Придумай причину, повод, но знаю что… Эй, почему ты молчишь?
– Вы рекомендовали мне много думать.
– И что ты думаешь?
– В полночь я скажу вам, кто убил Горазона, и стану вашим наследником.
Ида Григорьевна захохотала. Она хохотала громко, заливисто и оскорбительно весело.
Очевидно, старуха держала Славку за дурака и выскочку.
Орлик сплюнул под ноги, зажал драгоценную сумку под мышкой и пошёл в свою комнату.
Переодеваться в мужчину.
– Финита ля комедия, – бормотал он под нос единственное знакомое ему французское выражение. – Финита! Ля! Комедия, блин!!!
Паша Горазон не находил себе места.
До полуночи оставалось больше восьми часов, – или градусов, или тонн?! – он совсем запутался в этих мерах времени, веса, длины и человеческих ценностей.
Тоска брала Пашку за сердце, когда он думал о том, что до полуночи ещё целая вечность, а последний штрих в его расследовании ещё не поставлен. Можно было попробовать нарушить все законы природы и явиться в дом среди ясного дня, только получится ли?..
Смертельный трюк для призрака. Головокружительный и вопиюще наглый. Но если при жизни он делал такие трюки, почему бы не попробовать после смерти?!
Ведь это была лучшая его роль. Последняя и любимая.
Эх!!! Была не была, как говаривал старина Гамлет…
И Пашка, сделав неимоверное усилие над собой, виртуозно преодолел границы света и тьмы, реальности и сумеречного пространства.
– Жжёшь, Пашка, – похвалил он себя, с грохотом приземляясь на подоконник. – Только чересчур громко.
За стеклом Ида Григорьевна Гошина руками ела кальмаров, фаршированных рисом, и отпивала суп из тарелки жадными большими глотками. Она сидела в кресле с ногами, и её сухое тельце скрывал атласный халат.
– Ида Григорьевна! – радостно закричал Паша, заколотив по стеклу руками и напрочь забыв, что окно для него не препятствие. – Душка! Голубка! Нашлась, старая грымза! Вот радость-то!! Вот радость-то! – повторил Горазон, найдя эту фразу интонационно недоработанной.
Гошина потрясла пальцем в ухе, словно в него попала вода, и продолжила лакать суп.
Пашка с лучом света проник в комнату, и, зацепившись за гардину, повис, раскачиваясь, словно на турнике.
– Суки-японцы забыли в суп ложку покласть, – чудовищно выразилась Ида Григорьевна. Отодвинув тарелку, она вдруг резво вскочила и задёрнула шторы на окне, занавесив его вместе с Пашкой. Пашка сразу понял недостаток своего дневного явления – его просто не видно!
Шторы были пыльные, и он чихнул.
– Суки-японцы морскую капусту с песком жрут, и мне такую же кушать впаривают, – продолжила ворчать Ида, употребляя невиданные обороты.
Паша опять чихнул. Вот уж не думал он, что какая-то пыль может раздражать его призрачный нос!
– Да какая японская сука чихает? – огляделась старуха.
– Я не сука! – заорал Пашка. Он выбрался из-за шторы и на максимальной скорости трижды облетел Иду Григорьевну, чтобы она хотя бы ощутила движение воздуха.
– Кто не сука? – резво завертев головой, с чрезвычайным интересом спросила старуха.
