страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась. — Мой Телемак, ты плохо образован. То что я сейчас говорила, я прочла в книге моего любимого Аретино…»
Ни кто не интересовался чувствами красивой девочки, проданной богатому старику, и, поднявшись из грязи, Алин словно мстит всем, кого страсть, повергнет к ее стопам. «Авантюрьера» не просто равнодушна к любящим ее людям, она расчетлива и жестока с ними, ей доставляет наслаждение унижать преданных ей мужчин, как бы подтверждая тем самым свое господство над ними. Один из поклонников мнимой принцессы, маркиз де Марин, рассказывает де Рибасу, как стал интендантом самозванки: «Она предложила мне, блестящему вельможе самого блестящего двора в мире, стать мальчиком на побегушках у неизвестной женщины с неизвестным прошлым! И я… я бросил замки на Луаре, бросил все, что имел. Я подписал ее векселя на чудовищные суммы. И следовал за ней повсюду!»
Поскольку сама Алин занимается сомнительными политическими играми и живет за счет бесконечных афер, она просто не может предложить своим поклонникам ничего достойного. И они — купцы, графы, князья — вынуждены, ради своего необоримого чувства, совершать порочащие их честь поступки: лгать, красть деньги, подделывать документы. При чем каждому из них приходится переламывать себя, чтоб поступать таким образом. Маркиза де Марина она заставляет сделаться карточным шулером, Лимбурга — посадить друга в тюрьму и т. д. Если ночь пушкинской Клеопатры можно было купить «ценою жизни», то ночь самозванки — «ценою чести».
Здесь Радзинский почти ничего нового не придумывает. Материалы следствия по делу Таракановой подробно фиксируют характер ее взаимоотношений со своим окружением, и детально описаны еще Мельниковым-Печерским. Но вот характерный момент: хотя влюбленные в самозванку мужчины тяготятся своей жалкой ролью, ни кому даже в голову не приходит от нее отказаться. Почему? Столь сильно было воздействие на них женских чар Алин? Так властно ломала людей любовь к неизвестной даме?
Радзинский отвечает на вопрос именно в этом ключе. Он описывает действительно красивую, смелую женщину. Но для того, чтоб возбуждать такую фатальную страсть, одной красоты мало. Вспомним, Клеопатра вовсе не была красавицей, но любовь к ней заставила Антония предать Рим. Восклицания героев Радзинского: «Что за женщина!», «Ну и баба!» — не проясняют дела. Надо искать более глубокие причины.
Поступки, совершаемые мнимой княжной, ее бесконечные обманы, вымогательство, чисто деловое распутство, о котором знают все, кого она обольстила и кто теперь беспрекословно служит ей, не вызывают симпатии. «Я тебя не любила, — говорит Тараканова Орлову во время последней встречи, — Я виновата. Я любила… что? Деньги? Нет, я их тратила. Я любила власть. Власть над всеми».
Уже описав это, Радзинский как бы «не дотягивает», т. е. не может убедительно показать читателю, в чем же состоит секрет обаяния «авантюрьеры». А ведь секрет обаяния самозванки в данном случае решает многие вопросы. Что бы объяснить его, нужно хорошо знать культурные особенности того времени. Беда в том, что, озаглавив свою книгу «Любовь в галантном веке» и легко манипулируя начитанным материалом, писатель слабо владеет внутренним культурным контекстом эпохи.
Княжна Али Эметте, воспитанница турецкого вельможи, путешествовавшая по Сибири и Персии, наследница Российского престола… Как это было далеко и загадочно для европейцев конца позапрошлого столетия. Названия почти не ассоциировались с реальными землями, зато в голове всплывал целый сонм сказочных образов далеких, волшебных стран, которые помещали в Азии, на Востоке. Европейская читающая публика того времени не видела русских атласов зато с восторгом проглатывала книги английских и немецких путешественников о далекой Московии, и еще более далеких Персии, Турции, Китае… В них встречались самые фантастические подробности вроде изобилующей бегемотами реки Лены у Дж. Перри, или «барашкового дерева», которое представляет собой выросшего из земли живого ягненка на древесном стволе, с него срывают шкуры и делают себе шапки (это только в России, а дальше…) Изображением подобного растения украшены даже некоторые географические карты конца XVII — начала XVIII вв. Словом, Алин была княжной из сказочной земли — принцессой грез.
Связь загадочной дамы с Турцией тоже предавала ей особое обаяние. Для европейской культуры XVIII в. был характерен сильный «ориентализм», т. е. интерес ко всему восточному, будь то дамский головной убор — стилизованная чалма — в котором щеголяют очаровательные модели Лами и Боровиковского, или тайные мистические общества, пришедшие якобы из Египта или Индии. Сент-Жермен призывал своих последователей «учиться у пирамид», «великим кофтом», т. е. представителем некоего коптского масонства, именовал себя Калиостро. Именно в рамках этого «ориентализма» сложилась традиция приписывать всему загадочному и демоническому турецкие и шире просто восточные черты. Это характерно для литературы, музыки, живописи XVIII–XIX вв. Черт или смугл, или одет как турок, или имеет восточные черты лица. Княжна — роковая женщина, в ее природе силен отпечаток обольстительного демонизма.
На ту же мысль наводит и подчеркиваемое во всех ее портретах косоглазие — отличительная черта ведьм. Характерно, что никому, кроме священника, косоглазие не помешало оценить загадочную княжну как исключительную красавицу. А вот ксендзу Глембоцкому, не фигурирующему у Радзинского, именно эта деталь в ее облике чем-то не понравилась. «Если бы не косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами», — пишет он.
Умение менять образ буквально в мгновение ока, превращаться в кого-то другого, тоже служит характерной чертой человека, занимающегося магией. «У нее были не только разные имена, но, клянусь, и разные лица! — говорит в начале своего рассказа де Рибасу маркиз де Марин. — Вот ее волосы кажутся совсем черными и глаза становятся как уголь — и она персиянка… Но вот ты видишь, что на самом деле ее волосы темно-русые, а лицо — с нежным румянцем и веснушками. И она славянка, клянусь! А вот она повернулась в профиль, и этот хищный нос с горбинкой, и этот овал… она уже итальянка, дьявольщина!»
Алин — несчастный падший ангел, которого каждый из ее новых поклонников готов поднять из бездны. Но… по чисто мифологическому закону, все, что связано с нижним миром, несет на себе печать демонизма, не может никого возвысить в духовной сфере — только в материальной. Поэтому, желая спасти своего идола, влюбленные кавалеры и не замечают, как падают сами и оказываются в той же грязи, что и их ночной кумир.
Но и это еще не все. Соблазн соприкосновения со сказкой, с «1000 и 1 ночью» наяву, с феерией восточного волшебства, которое может сделать гонимую, утратившую престол принцессу обладательницей несметных богатств и хозяйкой огромной империи, был слишком велик. Он полностью укладывался в культурный контекст времени. Разве мало было таких принцесс? Особенно в России? А сама Елизавета Петровна? А Екатерина? Все казалось возможным!
К тому же образ преследуемой, вынужденной скрываться и преодолевать множество опасностей прекрасной дамы королевской крови нуждался в неизбежном появлении верного, сильного и благородного рыцаря, который окажет ей помощь и защиту. И они появлялись… многие верные и благородные, но не слишком сильные рыцари. Вот тут ловушка и захлопывалась. Происходило преображение героини, сразу переводившее ее на совершенно другой уровень — уровень роковой женщины, дамы пик, о котором мы уже говорили. А герой, только что ощущавший себя защитником и покровителем, оказывался ее рабом. Жалким, растоптанным и не имеющим силы возражать приказаниям хозяйки. «Она захотела, и маркиз де Марин превратился в фальшивомонетчика, в шулера… Мне все время нужны деньги… только с деньгами я могу показаться к ней. Я ненавижу ее, когда ее нет. Но она велит — и я скачу в Рагузу помогать ей бежать от долгов. Она — мое проклятье… И если вы пришли ее убить — постарайтесь это сделать поскорее», — умоляет де Рибаса несчастный Марин. Тема порабощения душ тоже связывает образ Таракановой с инфернальным миром.
Поразительно, но описывая бесконечные варианты рабов самозванки от Эмбса и Рошфора, до Лимбурга и Доманского, Радзинскому ни кого из них не приходит в голову обвинить в «холопстве». Хотя большей потери собственной воли, чем у любовников-слуг самозванки, трудно представить. В уже цитированном нами последним разговоре Таракановой и Орлова княжна говорит, что проиграла, потому что «впервые встретилась с любовью раба». Это ложь, при чем не только в устах Алин, но и самого автора. Ни какой другой любви, кроме рабской, мнимая принцесса не знала, и унижать чужое чувство до состояния собачьей преданности ей чрезвычайно нравилось. Просто в случае с Алексеем Орловым она столкнулась либо с чужим рабом, как настаивает Радзинский, либо со свободным человеком, как считаем мы.
