здесь такая редкость, что их исстари было принято считать несуществующими.
— Я много путешествовал, ваше величество.
— У твоих путешествий есть какая-либо цель, помимо любопытства? — продолжал расспрашивать король.
— Я записываю разные имена земли.
Помолчав, король сказал:
— Никому не называй имя Золотой Альциаты, потому что его не должны знать плоскоглазые. А когда тебя спросят о твоих странствиях другие — такие же как ты, — отвечай им, что побывал, мол, в стране мейсинов. Но не говори моим подданным, что во внешнем мире их называют мейсинами, потому что это тоже тайна. Два имени не должны встречаться между собой, они — как давние враги, от свидания которых не выйдет ничего, кроме смерти…
Он замолчал, надолго, тяжело. Филиппу надоело стоять на коленях, он начал ерзать, но король, погруженный в свои мысли, не замечал этого. Неожиданно он проговорил:
— Неразумный Айтьер! У меня хватит мудрых слов объяснить, что твоя гибель послужила ко благу, — но эта мудрость всегда похожа на ложь. Зачем же ты умер так рано?
Филипп растерялся и выговорил, сам не зная как:
— Я не знаю…
— Молчи, — велел ему король, — молчи. Мертвец не смеет разговаривать со мной. И ты больше не Айтьер, ты — Филипп, плоскоглазый, пришедший снизу, чтобы узнать имя Золотой Альциаты. Забирай с собой имя и уходи.
Филипп встал, однако не тронулся с места.
— Что еще? — спросил король.
— Что будет с Флодаром?
— С убийцей? — Король нахмурился. — А ты, Филипп, что бы сделал с ним?
Филипп глубоко вздохнул, и тело его, вспомнив о раненой руке, внезапно наполнилось противной слабостью.
«Я король, — подумал Филипп. — Быть королем — хорошее занятие для стариков, которые вершат суд, если в стране мир, и отличное — для юнцов, которые не боятся умереть, если в стране война… Я — старик, — подумал он еще, — я болезненно ощущаю ценность жизни».
А вслух он произнес:
— Королевской моей властью повелеваю предать Флодара на растерзание его собственной совести.
— Вы уверены в таком приговоре, ваше величество? — осведомился у Филиппа король мейсинов, владыка Золотой Альциаты.
— Абсолютно! — ответил Филипп. — Я храню в моем сердце каждую жизнь на этой горе, и всякая утрата выгрызает из моей души большой кусок. Я весь изъязвлен потерями… Если бы ко мне приносили младенцев, чтобы я мог видеть, как восполняется род мейсинов! Но нет, каждая семья переживает свое счастье втайне от меня, в то время как убитые проходят передо мной открыто, и каждому я гляжу в лицо. Я не хочу еще одной утраты. Пусть Флодар живет и мучается совестью — от этого человек становится милосердным и мудрым.
— Таким же лживо мудрым, как и я? — спросил король.
— Таким же милосердно лживым, как вы, мой государь, — ответил Филипп.
И в тот же миг он перестал думать и чувствовать, как король, чужая, старая, наполненная долгим опытом душа оставила его, и слабость сделалась почти невыносимой. Ноги у него дрожали, и Филипп подумал, что он, кажется, встал с колен преждевременно.
— Маленькая женщина, — сказал король, усмехаясь, — а тебе что нужно от меня? Говори, пока я слушаю.
Он поднял голову и посмотрел Филиппу в глаза. Король без малейшей неприязни глядел в плоские глаза чужака. И Филиппу вдруг сделалось легко.
После того, как он побывал Айтьером, после того, как он побывал королем, — так просто было превратиться в Агген!
Филипп сказал:
— Мне нужен помпон с вашей туфли, ваше величество.
— Помпон? — удивился король, но Филипп, конечно же, понимал, что удивление это напускное. Невозможно прожить столько лет и не знать детской легенды о выполнении желаний.
— Ну да, помпон с вашей туфли!
— Такова цель твоего путешествия, Агген?
— Именно.
— Смотри не пожалей! Я ведь могу дать тебе золота…
— Золото я потрачу, а помпон останется со мной навсегда.
— Умный ответ, — сказал король. — Хорошая девочка. — И, наклонившись, снял с левой ноги туфлю. На ней действительно имелся большой красный помпон. — Возьми.
— Всю туфлю?
— Что ж, бери всю туфлю, — разрешил король.
— А как же вторая? — удивился Филипп.
— Какая ты жадная, — сказал король. — Вторую я оставлю себе.
— Вообще-то мне был нужен только помпон, — заметил Филипп. — Можно я его отрежу?
— Нет! — закричала Агген, которая вытягивала шею, стоя на лестнице позади стражников. — Лучше всю туфлю! Не трогай помпон, ты его испортишь!
Король встал и жестом приказал ей молчать.
— Вы слышали мой приговор! — произнес он. — Каждый из вас получил то, за чем приходил: девочка — помпон, юноша — имя нашей страны, убийца — осуждение, убитый — сострадание, стражники — свое жалованье, а оно, между прочим, немаленькое. Теперь ступайте, я утомлен.
«Голосом молчания говорю тебе: прощай. Тот, кто убил меня, этого не желал. Я оставался верен тебе, но ты не храни мне верности, ведь она бесполезна. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Расцвети, и вспыхни пышно, и отцвети, и угасни в свой срок. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Помни меня и забудь. Голосом молчания говорю тебе: прощай…»
Вицерия прочитала золотое письмо прямо при тех, кто вручил его, — при Филиппе, Флодаре и Агген; затем взглянула и на телегу, где лежал Айтьер. Меч уже вынули из тела, клинком накрыли рану под ребром; парчу в кровавых пятнах свернули в подушку для изголовья. Флодар — с пылью в волосах — стоял над мертвецом и смотрел на Вицерию, читающую письмо. У него было такое лицо, словно под ногтями он ощущал острые иглы и боялся извлечь их.
Вицерия закричала.
Она зажала диск между ладонями, так что он больно впился ей в кожу острыми краями, и кричала, кричала, не сводя с Флодара глаз. Она кричала бесформенно, без слов, ни о чем не спрашивая — только утверждая, и Флодар непроизвольно кивал в ответ:
— Да, я убил его.
— Да, не хотел этого, но убил его.
— Да, я любил тебя.
— Да, я убил его.
А потом Вицерия вдруг перестала кричать и совершенно ровным голосом спросила:
— Кто написал это письмо?
— Я, — выступил вперед Филипп.
Вицерия повернулась к нему:
— Кто ты, плоскоглазый?
— Я Филипп, — сказал Филипп.
— Кто дал тебе право говорить от его имени?
— Король, — ответил Филипп и показал Вицерии туфлю с красным помпоном.
