В Москве возвели семь сталинских высоток: резной силуэт эпохи. И в двух давали квартиры знатным людям страны. Под шпилем на Котельнической набережной одаряли престижной жилплощадью творцов. Обожавший все новое Никита Богословский въехал в новую квартиру. Кругом жили новые соседи.
Соседи были разные. Творцы частично склонны к богемному образу жизни. А также паразитическому. Под сенью лавров привыкают к халяве. Империя ласкала своих наемных трубадуров досыта. Стиль ампир развращает искусство.
Скажем, драматург Владимир Губарев приобрел милую привычку на халяву ужинать. Он это дело поставил на деловую ногу. Звонил и извещал жертву:
— Я к тебе сегодня приду ужинать. Ты ведь дома. Вот и отлично. Часов в девять. — И клал трубку. Ответ его не интересовал. В смысле только мешал. Краткость — сестра таланта. Драматург. Предупредил — и съел. Дружески так. Гость. Ты пока готовься.
А как-то отказать неудобно. Не по-дружески. Не по-соседски. Вроде ты жлоб. Вроде ты его видеть не хочешь. Или жаба душит кусок хлеба соседу дать. Люди-то все жили в высотке не нищие. Известные, хлебосольные, своя душа шире чужого брюха.
Короче, Губарев всех достал своей продразверсткой. И следил, кто в отъезде, кто вернулся: гестапо наладил! Составил типа графика: очередная повинность, чтоб не слишком одних и тех же объедать. А выпить наливал себе со стола сам; не стеснялся.
Таким образом, звонит он днем в очередной раз Богословскому:
— Старик, я знаю, ты сегодня дома. Я к тебе вечерком загляну к ужину, часов в восемь, лады? — И трубка: бряк!
Богословский задумывается, глядя в окно на эксклюзивный пейзаж с Кремлем. Матерится беззлобно, с какой-то даже философской интонацией... И начинает готовиться к ужину. Домработнице велит то-сё сходить купить. Друзьям тем-сем позвонить, пригласить. Сходить кое-куда. Чего уж одним Губаревым ограничиваться, гости так гости.
В друзьях у Богословского роилось и слиплось пол-Москвы, и все сплошь народные артисты и заслуженные деятели. И первый поэт страны Константин Симонов, и первый драматург Алексей Арбузов, и первый писатель-международник Илья Эренбург, и главный диктор государства Юрий Левитан. Хотя Левитан прийти не смог по занятости; но на часок Богословский его навестил, у них были свои дела.
В девятом часу народ собирается. Компания избранная и теплая. Сливки общества в интерьере. Кремлевские звезды! — не нынешним проходимцам чета. Пьют, закусывают, рассуждают о возвышенном. Бойцы вспоминают минувшие дни: то взлет — то посадка, то премия — то разнос. Смачные мужские сплетни под стакан: сейчас награды по сговору, а не по заслугам.
— Погодите, — сытно вспоминает Арбузов, — а когда, кстати, оглашение по Госпремиям? Ведь оно сейчас где-то... в среду?
— Да как раз сегодня Комитет по премиям заседал, — говорит Симонов и смотрит на часы. — У меня два года ничего нового, я не слежу...
— А мне в прошлом году первой степени дали, — машет Эренбург.
А настенные часы машут маятником, и Богословский предлагает:
— Без пяти девять... последние известия будут... послушать?
Включает приемник, и он тихо бухтит про выпуск кирпичей и народную самодеятельность.
Часы бьют девять. Никита прибавляет звук. А приемник, как тогда было, большой лакированный ящик, ламповая радиола, верньеры под светящейся шкалой, индикаторный глазок и клавиши. Дизайн!
Подстраивает он волну, щелкает регистром, чтоб речь разборчивей звучала. Сигналы точного времени пропищали. Последние известия. И действительно:
— Внимание. Говорит Москва. Передаем правительственное сообщение.
Металлический тяжкий баритон пророчит и обрушивает информацию катастрофического масштаба. Приговор эпохи оцепенил героизмом дух и пространство. В грозном торжестве гремит гибель богов. Юрий Левитан. Апокалипсис нау. Кто не слышал — не поймет. От его праздничных объявлений дети писались в ужасе. Голос века. Любимый диктор Сталина.
— Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик. О присуждении Государственных премий за 1955 год. В области науки: академику, доктору физико-математических наук... — и так далее.
Все слушают. Это имперский ритуал. Иерархия творцов в структуре благоволения власти. Это интересно и показательно. Здесь свои рецепты и приемы, свои законы карьер и падений.
И, наконец, самое интересующее коллег:
— В области культуры. Государственную премию первой степени. Улановой Галине Сергеевне, народной артистке СССР, солистке Большого театра оперы и балета. За исполнение партии Жизели в...
А премий в те времена было много. Государство давало пряник правильным людям. По каждому разделу и подвиду — трех степеней. Что ни год — артисты, прозаики, драматурги и так далее.
— В области литературы. Первой степени. Бубеннову Михаилу Алексеевичу. За роман «Белая береза»...
И суммы были гигантские. Первой степени — 100000 рублей. Это две шикарные дачи. Второй — 50000, третьей — 25000. При зарплате инженера 600 рублей в месяц — это было чем вдохновиться.
— В области драматургии...
Слушают тихо, сделав паузу в сеансе одновременной жратвы. Ревность, любопытство, пожатие плеч: свой цех.
— Государственную премию третьей степени. Губареву Владимиру Александровичу. За пьесу «На подъеме».
В хрустальной тишине — детская неожиданность и одобрительная мимика: реакция зреет.
Губарев бледнеет, стекленеет и вспыхивает, как фонарик. Он розовый, как роза, и алый, как заря. Он временно забыл дышать.
Кто хмыкает, кто кивает, кто показывает большой палец.
Губарев сосредоточенно собирает глаза в фокус и смотрит на Богословского. На Арбузова. На Симонова. Рот непроизвольно разъезжается к ушам, зубы торчат в детской счастливой улыбке. Грудь вздымается.
— Э-э-э!.. — вдохновенно и смущенно говорит он.
А кругом все сидят лауреаты. Они все получали, их ничем не проймешь, в их кругу это дело обычное. Кому обычное — а кому и не очень!
— Я, в общем... ожидал... но не ожидал... можно сказать, — лепечет он в забвении.
Богословский начинает дружески аплодировать Губареву, и все подхватывают. Хлопают по плечам, обнимают и пожимают:
— Поздравляем, брат!
— Ну что же. Давно пора.
— Заслужил! Заслужил... Молодец.
— Но наш-то тихоня, а? И ведь никому ничего!..
Губарев сияет умильными глазами, как удачливая невеста бывшим любовникам:
— Клянусь... не планировал... да ничего я не готовил, знать не знал... не хлопотал... даже не верится!
Наливают фужер, провозглашают за лауреата, ура с поцелуями!
— Нашего лауреатского полку прибыло!
— Эх, да не так, это шампанским надо отметить! Пошлем сейчас.
Коллеги спохватываются — вспоминают:
— Ну что, брат? С тебя причитается!
— Да уж! Двадцать пять косых отхватил, не считая медали. Проставиться положено!
— Конечно, — готовно суетится Губарев. — А как же! Разумеется! Нет, ну надо же, а? Сейчас, сейчас сбегаю! А лучше поехали в «Арагви», а? Или в «Националь»!
— Поздно, — машет Богословский. — Там сейчас уже ни одного столика. Да пока накроют, приготовят. Ты сбегай за деньгами, шофера пошлем, он возьмет.
