что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. Кроме его внешности, таких женщин ничего не интересовало. Они использовали его, он использовал их, а потом обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.
Алеся не из таких. Скорее наложит на себя руки, чем прикоснется к ведьмарю.
– И кто ж тебе моей подмоги искать присоветовал? Подружки или родители? - Спросил он.
– Нет у меня подружек. - Вздохнула она. - Я глупенькая, им со мной неинтересно. И родителей давно нету. Сирота я, у родичей живу. Сама идти надумала.
Девушка присела на корточки и осторожно погладила кошку по спине, тут же приметив блестки седины в густой кошачьей шерсти. Кошка была совсем старенькая, страх как костлявая, навряд ли перезимует - с жалостью подумала девушка. Старики баяли, что ведьмарь жил в лесу с незапамятных времен - еще Алесина прабабка бегала к нему гадать, - и всегда вокруг него крутилась черная кошка. Эта же или другая? Ведьмарь-то, похоже, нисколько не стареет, а кошка совсем плоха. И котеночка на смену не видать…
Он смотрел на них, не веря своим глазам. Дарриша никогда не приближалась к чужим людям. Особенно к женщинам. Ревновала. Правда, с возрастом все реже и реже. Наверное, давно уже считала ведьмаря кем- то вроде своего последнего, и оттого самого любимого котенка, давно переросшего мать, но все такого же непутевого.
И мало кто осмеливался приласкать черную кошку. В деревне таких отродясь не держали - только пестрых да полосатых. Черных кутят сразу топили, веря, что черными с головы до пят являются на этот свет только нечистые духи.
Прихватив котомку, он вышел из избы. Кошка выскочила следом, помялась на холодной земле и шмыгнула обратно. Села за порогом и серьезно смотрела, как он закрывает дверь - провожала.
Алеся метнулась было к знакомой тропинке, но он, не обращая на нее внимания, пошел совсем в другую сторону. Когда она, растерянная, нагнала его и засопела в спину, не решаясь подать голос, сказал, не оборачиваясь:
– Сначала я должен забрать свой меч. Возвращайся домой и жди меня там. А хочешь - пойдем вместе, это недалеко.
Он думал - она отшатнется, испуганно затрясет головой, но Алеся только жалобно посмотрела на него своими синими глазищами и покорно поплелась следом, не поднимая головы.
Он шел и молча злился - на себя, что пригласил, и на нее, что пошла. Нечего ей там делать. Не на что смотреть. И чего увязалась? Кто ее так напугал, что предпочла тетке и подружкам общество звероватого ведьмаря?
Девушка, осмелев, крутила головой по сторонам, любуясь осенним лесом, он же неотрывно глядел под ноги. Кровь на листьях успела высохнуть, потемнеть, но он терпеливо нагибался, подбирал запятнанные листья, где только замечал, и складывал в котомку, чтобы потом сжечь.
А в лесу было хорошо. Стоял один из тех теплых осенних деньков, наполняющих душу тихим бесхитростным счастьем и благоговением перед величавой красотой природы, вдвойне чарующей своей мимолетностью - неделя, другая, и нет ее в помине. Над головами, опадая, кружили в потоках солнечного света разноцветные листья, пестрым ковром устилаясь под ноги. Алеся, заметно повеселев, то и дело отбегала в сторону, подхватывая с земли то желтое сердечко липы, то красную ладошку клена. Ворох осенних листьев, один краше другого, уже не умещался у нее в руках. Она даже засмеялась - серебристый колокольчик, разгоняющий злых духов, но тут же оборвала смех, боязливо глянула на него. Дуреха. Он отвернулся, чтобы не смущать.
Тропка виляла по лесу, обминая буреломные завалы и ямины. Он запомнил ее бесконечным, мучительным кошмаром, и теперь сам дивился, до чего легко и приятно идти по шуршащей листве, нарочно поддевая ее ногами, вдоль величавых дубов, не спешивших оголять узловатые ветви, мимо дружно пожелтевших березок, мрачно-зеленых елочек, красавицы-рябины, притянувшей взгляд вызывающе-алой яркостью, исходившей деловитым цвирканьем сбившихся в осеннюю стайку синичек.
Он остановился так резко, словно услышал чей-то жалобный, умоляющий голос. Огляделся по сторонам, заметил, осуждающе покачал головой и, соступив с тропы, подошел к молодому кленику, беззвучно плакавшему янтарными каплями сладкого сока. Чья-то шкодливая рука, не подумав, на ходу полоснула его ножом, проверяя, хорошо ли заточен. Ведьмарь коснулся рассеченного ствола, что-то прошептал, и его рука поползла вдоль раны, оставляя за собой зеленую полосу молодой, не успевшей растрескаться от зимней стужи, гладкой коры.
– Пойдем. - Велел он, отступая. - Да рот-то закрой, перепел влетит.
– Как это вы его… а? - Прошептала она, переводя взгляд с дерева на его руки - обычные, ничем не примечательные, вот только без загрубевших мозолей и обломанных ногтей.
Он неопределенно пожал плечами, не зная, как объяснить простой селянской девочке, что он всего лишь восстановил нарушенное равновесие. И, если понадобится, с той же легкостью склонит чашу весов в другую сторону, одним прикосновением отняв жизнь у сломанного ветром деревца, чтобы не мучилось понапрасну, пытаясь напитать вянущие листья из скопившейся под упавшим стволом лужи.
– Пойдем. - Повторил он. - Уже немного осталось.
И правда - быстро дошли.
Алеся охнула и выронила листья. Сороки-вороны, недовольно треща и каркая, черно-белой стаей взвились в воздух с мохнатого бугра и осели на ближайших деревьях.
– Не подходи. - Буркнул он. Раздувшийся труп волкодлака - не самое приятное зрелище даже для мужчины, а уж девушке и подавно нечего на него смотреть.
«Вот и я бы мог… так же». - Подумал он, отводя взгляд от пустых глазниц закостеневшей в оскале морды. Волкодлак так и не перекинулся человеком. Жаль. Интересно было бы глянуть, за кем он охотился последние три недели. Ничего, земля слухами полнится, скоро он узнает, где, в какой деревне, пропал рослый черноволосый мужик. Надо обязательно отыскать его перекид; вот закончит с дурехой и поищет.
Меч лежал там, где накануне выпал из опустившейся руки. Полузасыпанный листьями, он выглядывал из-под них черной, проржавленной кровью кромкой. Ведьмарь присел на корточки, бережно разгреб листья, поднял за рукоять и повернул острием вверх, оглядывая помутневшее лезвие.
К воронам, облепившим ветви, подсела еще одна. Тут же поднялась свара - на новенькую набросились две товарки, та же лишь уворачивалась и глухо каркала сквозь едва приоткрытый клюв.
– Батюшка ведьмарь, а ты разумеешь, о чем они говорят? - С подкупающей застенчивостью спросила Алеся, пряча глаза за приспущенными ресницами.
Он машинально прислушался. Вороны ругались. Из-за чего, он не видел. Несъедобного. Может, стянули у зазевавшейся женщины золотую серьгу или яркую бусину, а то отыскали на лесной тропе оброненную кем-то монетку.
– Нет. - Отрезал он.
– Совсем-совсем? - Неподдельно огорчилась она.
Он привычно отмолчался. Что значит «говорят»? Животные жили чувствами. Ругались. Радовались. Любили друг друга. Тосковали. Предупреждали об опасности. Испытывали жажду, голод, холод или боль. Это он понимал. Говорили только люди. И, по большей части, совершенно напрасно.
– А мне иной раз сдается - все-все понимаю. - Серьезно сказала Алеся. - Вот собака залаяла, дядя идет во двор проверять, а я и без того знаю - сосед по улице прошел, через забор от скуки глянул, Брас и брехнул для острастки.
– Бывает. - Равнодушно отозвался он.
– Дядя тоже не верит… - Вздохнула она.
– Дядя родной, кровный?
– Да, по матушке.
– Не обижает он тебя?
– Что ты, батюшка! - Оторопела она. - У них с тетей своих детей нет, так они меня доченькой называют, приданое богатое дают - корову стельную, земли пахотной две десятины, а может, и все три…
