Тогда мы все с ним согласились, потому что мотив преступления, казалось, был совершенно очевиден. Женщины не поделили какого-то мужчину. Одной из них (я бы сказала, более удачливой и инициативной) удается силой захватить свою соперницу, сделать на ее теле татуировку- письмо, а потом, отрубив голову, сбросить труп в реку. Видимо, мужчина, которому предназначалось письмо, каким-то образом связан с рекой и, находясь где-то внизу по течению, должен был получить это зловещее послание.
Наша оперативная бригада активно приступила к расследованию. Были опрошены десятки паромщиков и татуировщиков; мы прочесали все лодочные станции, речные вокзалы и рыбные артели; все заявления о пропаже людей за последний годы были тщательно проанализированы; мы отрабатывали сотни самых разнообразных гипотез. К сожалению, все эти мероприятия не дали никаких результатов. Через две недели мы поняли, что расследование зашло в тупик. Единственной существенной уликой по-прежнему оставался сам текст письма, который все мы уже знали наизусть. Я привожу его ниже, сопроводив отдельными замечаниями, имеющими отношение к ходу нашего расследования.
Я жду тебя этими бесконечными холодными сентябрьскими ночами, прикасаясь со всем отпущенным мне бесстыдством к тем местам своего тела, которые всегда и везде были открыты твоей сладкой тяжести, твоей грубой нежности, твоему сладострастному вниманию. Постепенно, очень медленно, уже к утру моя рука практически (не правда ли, ты любишь это слово?) становится твоей, — только так еще и можно поддерживать тебя в себе. В каждой булочке, в каждом кусочке мцвади(1) я чувствую вкус твоих губ. Именно поэтому я много ем. Я много ем и толстею. А еще я в больших количествах пью вино, которое так замечательно готовит наш добрый повар Р.(2) (недавно ему исполнилось 60 лет, и я подарила ему ту самую милую медную кастрюльку, которую мы так успешно пользовали в качестве ночного горшка во время наших тягучих и солнечных, как мед, любовных свиданий в часовне св. Ф.(3) и в других не менее святых местах. Действительно, не пИсать же под изображениями святых мучеников!). Но ты не должен думать, что меня тянет к спиртному, нет, меня вовсе не тянет к спиртному, я просто люблю прикасаться губами к шелковой и прохладной пьяной поверхности, потому что она напоминает мне твою кожу. Я бы хотела выпить тебя всего, но, увы, мне приходится довольствоваться только туманными ассоциациями да воспоминаниями, большая часть которых не всегда настолько жива, чтобы утолить мою жажду.
Все остальное время (больше не буду, не буду, не буду о времени) я просто тихо схожу с ума. Мое вялое безумие, по твоей вине растянувшееся на долгие месяцы (я очень экономна: ведь нужно, чтобы моего безумия хватило надолго, может быть даже на всю жизнь), спасает меня от ожидания и от мыслей о моем замечательном муже; и плохо не то, что тебя нет рядом, а то, что ты есть там, где нет меня (иногда мне кажется, что меня бы больше устроило, если бы тебя не было нигде). Только будучи достаточно безумной, я способна пока еще терпеть ту пустоту, из которой каждое утро появляются для меня все эти отцовские замки, кони, собаки, слуги, сады, озера, мое собственное отражение в зеркале ванной комнаты и прочая суета.
В одной ночной рубашке (мой драгоценный муж спит), а иногда и вовсе без нее, я брожу по дому в надежде, что ты поджидаешь меня в каком-нибудь темном закоулке, чтобы затащить на чердак или в кладовую (на чердаке лучше; если ты помнишь, там стоит небольшой, покрытый ковром диванчик, о который ты всегда умудрялся до крови стирать свои коленки), зацеловать, прижаться ко мне своими горячими бедрами.
Безумие — безумием, а порядок все-таки следует чтить и соблюдать. Что я без того порядка, который уже давно сложился вокруг меня, во многом благодаря моему во всех отношениях замечательному (да, да, да!) мужу!? Ты же знаешь, милый, он живет только для меня, и я единственное, что у него есть. Я безмерно благодарна ему за тот покой, который всегда царит у нас в доме. Это тебе все равно, это ты можешь жить на руинах своей собственной жизни (так ли уж она разрушена, как ты это хочешь мне представить?), а я должна сохранять то, что у меня есть — семейные отношения со всеми вытекающими отсюда последствиями. В конце концов, я вынуждена время от времени подкладывать себя своему мужу, когда он того хочет, потому что без этого трудно сохранять в семье добрые отношения, которыми я так дорожу. И насколько ответственно я это делаю? Не знаю. Милый мой, ты же прекрасно понимаешь, что удовольствие зачастую никак не связано с предметом, который его доставляет. Важно, что это мое удовольствие, ведь правда? А как бы ты хотел? Я просто живу для себя без надежд, без ожиданий, без боли, без претензий, без «завтра» и «вчера». Я не претендую даже на твою любовь, хотя, может быть, это единственное, что у меня по-настоящему есть. Но если ее вдруг не станет, жизнь будет продолжаться для меня, как и раньше. Мне даже пришла в голову мысль где-нибудь найти для тебя изображение св. Георгия, прободающего копьем змея. Эта картинка напоминала бы тебе о нашей с тобой жизни. Как ты понимаешь, змей — это ты, св. Георгий — мой замечательный муж, а копье, милый мой, это — копье, spear. Чем бы еще ему тебя поразить? Может это тебя и не убьет (ускользнешь ведь, змей!), но покалечит изрядно, а шрамы мужчин только украшают. (Не сердись, милый. Я надеюсь, ты оценишь мою шутку). На самом деле я понимаю, что выгляжу не лучшим образом, и ты вынужден делить меня с моим добрым мужем (а все-таки интересно, как ты это можешь терпеть? Но ведь терпишь… А как долго я смогу терпеть все это?), но что же делать? Разве я могу допустить, чтобы был нарушен так хорошо налаженный порядок?
А помнишь, как ты плавился и славно растекался по мне, совсем как масло на сковородке (ну извини, извини мне все эти кухонные метафоры! Какими же еще словами я должна говорить с тобой, у которого на языке либо непристойности, либо сочный кусок мяса, либо те части моего тела, которые я сейчас так безнадежно ласкаю). Мы разогревались до тех пор, пока масло не начинало брызгать. Посторонний просто не избежал бы ожогов, но, к сожалению, посторонних не было. А жаль! Я бы с удовольствием и безо всякой жалости выплеснула бы всю свою свободу в лица мужа, всех наших общих знакомых, всех моих и его родственников. Вот маски-то посползали бы! Было бы весело…
Сегодня я обнаружила морщинку там, где ей быть совсем не полагается. Я слежу за всеми своими морщинками. Я совсем как пустыня, но дуют ветры, и холмиков становится все меньше, а складок все больше.
Все. До свидания, мой милый, мой единственный. Целую тебя, и не грусти, — как бы там ни было, мы всегда будем вместе
Идея привлечь к расследованию Федора Генриховича Штобергауза принадлежала, конечно же, Севе Малоросцеву. На очередном собрании следовательского актива он сказал:
— Товарищи, а ведь мы подходим к делу неправильно, ненаучно. У нас есть текст письма, почему же мы до сих пор не привлекли к расследованию толкового консультанта-филолога? К примеру, я мог бы порекомендовать блестящего ученого, специалиста по когнитивной лингвистике, секретаря партийной организации Бернардинского монастыря, товарища Штобергауза Федора Генриховича. Товарищи, нам обязательно нужно привлечь его к расследованию!
Мы все поддержали инициативу Малоросцева. Единогласным решением следовательского актива Федор Генрихович был включен в группу, ведущую расследование дела о татуированной женщине. Мы ознакомили товарища Штобергауза со всеми материалами дела, и уже через неделю он попросил нас всех собраться, чтобы всем вместе обсудить результаты его работы.
5 декабря к концу рабочего дня вся наша группа в полном составе собралась в желтом конфуцианском уголке. Слово взял Федор Генрихович:
— Да, товарищи, это письмо мужчине, которое написала женщина на коже другой женщины, — начал Федор Генрихович, — но ваша ошибка заключается в том, что вы считаете, будто письмо только отправлено, а письмо не только отправлено, но уже получено, прочитано и уничтожено. Элементарная логика подсказывает, что, если есть две женщины, то, значит, есть и два письма, вернее, два сообщения, которые, возможно — но совсем не обязательно — предназначались одному и тому же мужчине. С одним сообщением — любовным посланием — мы все знакомы. Второе же сообщение является скорее перцептивной стратегией и не репрезентировано как последовательность знаков. Наличие такой перцептивной стратегии порождает вполне реальную возможность объяснить ряд различных, хотя,
