Железная Маска и граф Сен-Жермен

сражениях, драках и дуэлях, прельщали женщин. Люди в том веке умирали от ран куда чаще, чем от жалкой старости. Последний век, когда побеждали личным мужеством.

«Чтобы получить все, нужно рискнуть всем» - лю­бимый лозунг века.

Короток был путь из хижин во дворцы, а из дворцов на эшафот — еще короче. Я очень люблю наблюдать эту сценку. Ваш русский канцлер старик Остерман, приговоренный к казни, равнодушно поднялся на эшафот. Он преспокойно снял парик и как-то аккуратно, удобно уложил голову на плаху. Будучи помилован, так же преспокойно встал, по­просил вернуть парик, расправил на нем волосы, надел его и отправился в ссылку в Сибирь.

Уолтер Рейли, любовник великой английской королевы Елизаветы, поэт, пират, ученый и, воз­можно, истинный автор шекспировских пьес, на седьмом десятке приговоренный к казни, насмеш­ливо сообщал другу: «Только приезжай пораньше, коли хочешь занять хорошее место у моего эша­фота, народу будет много. Мне же там обеспечено лучшее место». И когда палач попросил положить голову «как принято, лицом к востоку», он успел презрительно пошутить: «Неважно, мой друг, где находится голова, главное, чтобы сердце находи­лось на нужном месте».

Но мой фаворит, мой любимый век — восем­надцатый! Предыдущий, семнадцатый, варварски заковал прекрасных дам в броню негнущейся одежды. Длиннющие юбки посмели совершенно закрыть прелестные женские ножки. Но восемна­дцатый сумел открыть их! И как лукаво, мой друг! Век изобрел качели. Кавалер раскачивал качели, и юбка улетала вверх, щедро обнажая восхититель­ные ножки. И, наконец, танцы! Они — главная лю­бовь века. Граф Сен-Жермен сочинил популярней­шие танцы. Его аллеманду обожали в маскарадах... В аллеманде он и она должны так тесно прижаться друг к другу, что не оставалось сомнений в собы­тиях, последующих после танца. Главной фальшью этого танцующего Века Любви был только брак. Граф Сен-Жермен рос сиротой и оттого избежал лжи тогдашнего брака. Ибо браком в ту пору управ­ляли родители. Эти гнусные существа были обя­заны думать о выгоде — финансовой или о пре­стиже родословной. И к несчастной девушке, только что вышедшей из монастыря, приводили незнакомого мужчину. В присутствии нотариуса бедняжке объявляли, что сей незнакомец знатного рода и есть ее будущий муж. Дальше свадьба и ночь, когда ей приходилось отдаваться совершенно чу­жому человеку. В эту первую ночь жених фактиче­ски насиловал испуганную, не любящую его де­вушку... Свершив необходимое, он гордо вставал с постели в поту, она оставалась лежать в слезах. С этого начинался брак и тогда же заканчивался. Как сказал принц Лозен своей юной жене: «Дорогая, мы выполнили наши обязанности и впредь не бу­дем мешать друг другу!»

Теперь она мечтает о подлинной любви, о ко­торой читала во всех романах. Молодой муж от­дает дань главной моде — он приступает к охоте на женщин, влюбляясь в новых и новых. Един­ственная, к кому он останется равнодушным до смерти, — это его жена. От нее требуется только наследник. Родив, то есть исполнив долг, она вслед за супругом с упоением вступала в любовную кру­говерть, где все мужчины хотели соблазнить и все женщины — быть соблазненными...

Как это ни смешно, счастливыми оказывались браки со стариками. Впрочем, Галантый век отме­нил возраст. В дни этого пламенного века стариков не было, все до могилы оставались молодыми. Ко­нечно, помогали парики, румяна, кружева, рос­кошь туалетов! Но главное было в вечно молодом мироощущении! Бабушка Жорж Санд объясняла своей внучке: «Старость в мир принесла Револю­ция. В мои дни я попросту не встречала стариков.

Мой муж — ему было 62 года, мне чуть за два­дцать, — он до последнего дня следил за внеш­ностью, был красив, нежен, спокоен, весел, любе­зен, грациозен и всегда надушен. Я радовалась его возрасту. Я не была бы с ним так счастлива, будь он молод. Ведь женщины красивее меня наверняка разлучали бы его со мной. Теперь же он был только мой! Я убеждена, что мне достался лучший период его жизни. Мы не расставались ни на минуту, но я никогда не скучала с ним. Природа дала ему мно­жество талантов. Мы играли дуэтом на лютне. Он был не только превосходным музыкантом, но, как часто бывало в нашем веке, художником, слесарем, часовщиком, плотником, поваром и архитекто­ром. Но главное — великолепным любовником. Он страстно, с фантазиями большого опыта, любил мое молодое тело. И еще. Он и его сверстники знали не только как надо жить, но и как надо уми­рать. И если у кого-то была подагра, они терпели любую боль, но никогда не пропускали прогулку с любимой. Воспитанные люди в мое время были обязаны скрывать свои страдания. В любой игре они умели достойно проигрывать. Они считали, что лучше умереть, танцуя на балу, чем дома в окру­жении зажженных свечей и отвратительных лю­дей в черных одеждах. Мой муж до конца умело наслаждался жизнью. Но когда пришло время с ней расставаться, последние его слова были: «Жи­вите долго, моя дорогая, любите много и будьте счастливы». — Месье Антуан усмехнулся. — И по­тому разрушенная Бастилия — рубеж моей любви к человечеству. Дальше начинается время кровавых и, главное, скучных фанатиков. Унылый очка­стый Робеспьер в неумело напудренном парике, над ним всегда висел белый нимб от пудры. Или толстый пьяница Дантон, ревущий проклятья ари­стократам, от него всегда несло потом... Или па­рализованный урод — революционный судья Кутон... Утром этот плевок природы сносили по лестнице, сажали в кресло, двигавшееся при по­мощи рычагов. Передвигая рычаги, он яростно мчал свое жалкое тело в испуганной толпе. Спешил судить, точнее, осудить на смерть врагов Револю­ции... Да, Революция покончила с Любовью и Гар­монией, принеся символическую жертву — Коро­леву Галантности, Женщину с лазоревыми глазами, Марию- Антуанетту. — Здесь месье Антуан наконец остановился и сказал: — Простите за этот монолог, в нем есть самое мне ненавистное — патетика. Но Мария-Антуанетта была безответной любовью... — Он помолчал и прибавил: — ...самого таинствен­ного человека в мире — графа Сен-Жермена.

С месье Антуаном было невозможно беседо­вать. Он говорил бесконечными монологами, со­вершенно не слушая собеседника. И глаза его при этом смотрели куда-то вверх, выше вас. Когда он наконец замечал вас, в его глазах появлялось без­мерное удивление: «Как, вы тут? А я о вас, при­знаться, несколько позабыл».

Но тогда я решительно вырвался из потока его слов. Я сказал:

— Послушайте, неужели вы всерьез? Вы верите во все эти сказки про графа Сен-Жермена? По мне­ нию всех почтенных энциклопедий, граф Сен-Жермен был всего лишь великим надувателем, од­ним из вождей золотого века авантюристов.

Месье Антуан долго молчал, потом сказал:

— Люди не могут вынести бремени Тайны. У нее нестерпимый свет. Запомните: граф Сен-Жер­мен — единственный человек на земле после Гос­пода... чье присутствие после смерти зафиксиро­вано множеством источников.

Бессмертный

Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного?

А.С. Пушкин «Пиковая дама».

— Наполеон III был зачарован, заинтригован всем чудесным, что слышал о графе Сен-Жермене. Он поручил своему библиотекарю скупить все под­линные документы, повествующие о жизни Сен-Жермена, — начал месье Антуан свой очередной монолог. — Так появилась огромная папка, содер­жащая большое количество документов. Это были воспоминания современников (в большинстве это были дамы, любившие графа). После падения им­ператора драгоценную папку передали на хране­ние в библиотеку префектуры полиции. Во время Парижской коммуны, как и положено в револю­цию, префектуру подожгли, и папка считалась сго­ревшей. Но, как справедливо утверждал ваш писатель, такие рукописи не горят. Оказалось, во время пожара объемистую папку попросту украли. В 1979 го­ ду ваш покорный слуга и верный почитатель графа купил ее у потомка того вора- коммунара.

Как я уже говорил, в папке оказались воспо­минания современников и единственная рукопись, написанная каллиграфическим почерком графа, — двести страниц его переводов Данте и Горация на немецкий и французский. Но я хорошо изучил привычки графа Сен-Жермена. Я обработал пер­вую страницу особым раствором из сока лука и медного купороса. Потом легонько нагрел стра­ницу пламенем свечи... И синие буквы симпатиче­ских чернил начали проступать между строками.

Это были секретные «Записки графа Сен-Жер­мена»! Начинались они с обращения к будущему