Железная Маска и граф Сен-Жермен

скреплять печатью любой документ без моего на то приказа. — После чего король помолчал и добавил: — Я за многое благодарен покойному кар­диналу, но жизнь идет вперед, господа. И в управ­лении моим государством, моими финансами и моей внешней политикой я буду придерживаться совсем иных принципов, чем покойный кардинал. Теперь у вас только одна задача — стараться по­нять, чего хочет ваш король».

Бофор с гордостью прочел эту речь сына — ма­нифест абсолютной власти монарха.

Правда, в конце письма герцогиня процити­ровала слова мужа («моего великого мудреца»): «И как не надоест им эта вечная круговерть: новый правитель порицает старого! Нет ничего нового под солнцем... И кто прожил день, считай, прожил вечность».

(Герцог уже успел умереть, и, как нередко бы­вает, герцогиня страстно полюбила мужа... после смерти. Теперь он именовался не иначе как «мой великий мудрец». И Бофор теперь не получал ни одного письма без обязательного изречения «моего великого мудреца».)

Бофор был счастлив. Главное свершилось. Пусть после смерти, но Мазарини был повержен, и это сделал его сын!

Двор и армия тотчас поняли: о покойном кар­динале следовало забыть, и побыстрее. Имя Маза­рини исчезло из обихода, и даже королева Анна редко вспоминала о нем. Разве когда надевала зна­менитые бриллианты, завещанные ей покойным любовником.

Людовик демонстративно воскресил столь лю­бимую его отцом роту королевских мушкетеров. Услуги д'Артаньяна не были забыты, и король на­значил гасконца вторым лейтенантом роты воз­рожденных мушкетеров. Первым лейтенантом по традиции был сам король. Так что д'Артаньян стал фактическим командиром роты мушкетеров... Как это было красиво: гарцующие мушкетеры на лоша­дях серой масти... Серебряные кресты на плащах... Их так и прозвали: «серебряные мушкетеры». И впереди роты — наш гасконец с уже серебряными кудрями, ниспадающими на плечи.

Быстро летело время для стареющего Бофора. Умер отец. В Париже умерла королева Анна. Фран­суа стукнуло полвека. Уходили и старели его воз­любленные, удалялись от двора в свои поместья стареющие сверстники. Но неизменным остава­лось его положение. Франсуа де Бофора по-преж­нему держали вдалеке от Парижа. Ему позволили участвовать в непрерывных победоносных войнах, которые вел его сын. Он храбро бился на полях Фландрии... После смерти отца в знак монаршей милости ему передали наследственное звание ад­мирала. Но в Париж по-прежнему не пустили. Его отправили командовать флотилией в Средиземно­морье... В Ливорно он принял командование над жалкой флотилией. С нею он должен был сра­жаться с турками.

Обиженный невниманием сына и своим заб­вением, герцог много пил и во время слишком ве­селых застолий на его адмиральском корабле со­общал собутыльникам... лишнее. Особенно после того, как узнал о смерти королевы Анны. Выросший во времена Ришелье, он, конечно же, знал, что «стены слышат», но сдержаться, увы, было свыше его сил.

До короля стали доходить пьяные разговоры герцога... о королеве и о неблагодарности... некоего высокого лица, обязанного ему рождением).

И вскоре Людовик вызвал герцога де Бофора в Париж.

Франсуа приготовился к последствиям. Он уже был наслышан о новых суровых порядках при дворе. Должно быть, впервые вечный фрондер по­чувствовал некоторый трепет. Он даже раздумывал, стоит ли ехать в Париж. Но поехал. Он слишком хотел увидеть сына. С возрастом в нем все громче говорили чувства отца.

Король жил в Тюильри, но уже началась гран­диозная перестройка маленького замка его отца в Версале. О будущем дворце рассказывали чудеса.

Король пригласил герцога на обед. В час дня Бофора торжественно ввели в столовую залу. Здесь толпились избранные придворные, удостоенные чести наблюдать обед короля.

Вошел Людовик, и вся зала церемонно скло­нилась в долгом и низком поклоне. Бофор был по­трясен. Как изменился сын! Куда делся тот юноша, которого он так хорошо помнил, — неуверенный, затравленно озиравшийся по сторонам, смешно подпрыгивавший, чтобы, будучи высоким, ка­заться еще выше! Перед ним стоял молодой чело­век с беспощадными холодными голубыми гла­зами. Людовик сухо поздоровался. Повелительным жестом указал Бофору на стул за столиком, серви­рованным на двоих.

Король в своей великолепной шляпе сидел на­против. Из-под шляпы торчал фамильный круп­ный нос Бурбонов. Король молча начал есть. На­против него так же молча ел герцог, с точно с таким же фамильным носом. Как шутила герцо­гиня де Шеврез о незаконных детях Бурбонов: «Все пройдет, даже сплетни, но нос останется». Придворные молча, почтительно стояли поодаль полукругом. Согласно этикету никто не имел права сесть. И дофин, и принцы крови в благоговейном молчании наблюдали за трапезой повелителя. Оба Бурбона, свесив в тарелки фамильные большие носы, молча съели популярные ранние овощи — теплый салат с ботвой и сыром фета, затем суп из зеленого горошка, потом кролика с молодыми ого­родными овощами и умело обглодали ножки пу­лярки... Когда бесконечный обед подошел к концу и слуги убрали остатки еды, король наконец пре­рвал молчание:

— Я назначаю вас, герцог, гроссмейстером, шефом и главным суперинтендантом всей нашей навигации в Средиземноморье. Отныне вы должны не только воевать с флотом наших врагов турок, но и примерно наказать постоянно напа­дающих на наши торговые корабли алжирских пиратов... Десятки наших судов захвачены мер­завцами. Вам будет помогать флот наших союзни­ков- венецианцев.

Итак, сын по-прежнему запрещал ему вернуться в Париж... Людовик прочел его мысли. Он ласково улыбнулся, встал, вышел из-за стола и обнял гер­цога. И хотя Людовик постарался, чтобы объятие было кратким и формальным, однако объятие было! Сын-король впервые обнял отца!

Когда счастливый Бофор, пятясь спиной к двери и отвешивая низкий поклон сыну, покидал залу, он услышал властный голос:

— Я жду от вас подвигов, герцог. Я надеюсь как можно скорее услышать о ваших героических де­лах вместо глупых пьяных фантазий.

Встреча была окончена.

Эти грубые слова-угрозу Бофору пришлось проглотить, он постарался их не понять.

Но, вернувшись домой, ему пришлось повто­рить себе печальную правду: вернуться в Париж ему не дадут. Впрочем, для него открывалась воз­можность вернуться в столицу иным способом — в гробу. Он знал, что, несмотря на пышный чин, у него в подчинении будет все та же потрепанная штормами, малочисленная средиземноморская эс­кадра. С этими жалкими судами он мог сражаться с турецким флотом, но не с алжирскими флибусть­ерами. В Алжире правила династия, основанная знаменитыми пиратами. Они превратили порт Ал­жир в мощную морскую державу, лишь номинально подчинявшуюся туркам... Здесь прятались награб­ленные сокровища, проживало 150 000 человек, трудились под палками 30 000 рабов- христиан, за­хваченных пиратами, и процветал крупнейший не­вольничий рынок. В алжирском порту, защищен­ном мощной линией укреплений, стояли сотни захваченных судов и десятки отлично вооружен­ ных корсарских кораблей с командами, составлен­ными из отчаянных головорезов.

Перед отъездом Бофора вдруг навестил один из старых забытых друзей молодости, маркиз де Ля Гар.

Маркиз сначала сообщил ему, что король ждет от него скорейших действий против разбойников (то есть скорейшего отъезда!). После чего маркиз вдруг начал рассказывать герцогу галантную сплетню из прошлого царствования. Оказывается, покойный король Людовик XIII был платонически влюблен в одну из фрейлин королевы. Будучи от природы на редкость застенчивым, Людовик XIII после долгих колебаний все-таки решился объ­ясниться даме в любви. Но во время объяснения благородная дама прервала речь короля. Она на­чала умолять монарха не только перебороть свои чувства к ней, но вернуть эти чувства достойней­шей — перестать быть холодным к королеве. Ее словами, очевидно, говорил сам Господь. Ибо в сердце короля тотчас возродилась любовь к вен­ценосной супруге. Король провел следующую ночь в спальне королевы.

— Ровно через девять месяцев королева Анна родила нашего великого короля, на радость и счастье Франции, — закончил свой рассказ маркиз и пристально взглянул на де Бофора.