Обольститель Колобашкин

Лида (зовет). Вовуля! Вовульчик! Ау!

При звуках голоса Лиды Ивчиков тотчас пригибается. При этом всем своим видом он показывает, что отнюдь не прячется, а просто завязывает шнурок.

Колобашкин (на Лиду). Это что за крокодил?

Ивчиков (возясь со шнурком, согнувшись). Это моя жена.

Колобашкин. Прости… Прости. (Узнал, потрясенно) Лида?!

Ивчиков. Как ты это нехорошо сказал.

Лида проходит.

(Тотчас распрямляется) Лида прекрасная, добрая женщина. У нее замечательная душа. Она, конечно, не красавица, но, в конце концов, главное в браке… Колобашкин. Да… Да…

Лида (вновь появляясь на возвышении). А кто у нас потерялся?..

Ивчиков тотчас пригибается, начинает возиться со шнурком.

А кому мы шезлонг приготовили? А кто лучшее время для загара пропускает? Вову-у-уля! (Проходит)

Ивчиков (разгибаясь). Я так рад тебя видеть. Это не обычные слова. Я действительно страшно рад тебя видеть. Как быстро бежит время. (Элегически) И вот ты уже пришел ко мне из далекой юности, из невозвратной юности, полной ударов жизни… и счастья.

Колобашкин (решительно). Облобызаемся.

Целуются.

Ивчиков. Мне так хочется посидеть с тобой.

Колобашкин. Так в чем же дело? Здесь чудесные прибрежные ресторации…

Лида (появляется на возвышении). Во-ло-дя! Володенька! Володчик-колокольчик! Ау!

Ивчиков (тотчас устремляется к шнуркам. Согнувшись). Видишь ли, Серафим, Лида горячо меня любит. Вся ее жизнь — это я. И конечно, ей не нравится, когда я ухожу куда-нибудь без нее. Это легко понять. Любящая женщина ведь не может представить (вдруг зло, почти кричит), что человеку иногда нужно посидеть хотя бы час одному. (Вновь добро) Поэтому я должен скоро…

Колобашкин. Я понял. Ну тогда давай по-другому. Есть «мерзавчик» для личных вопросов. (Вынимает из машины четвертинку) Глотнем его в честь нашей встречи и разойдемся.

Ивчиков. Правильно. Как ты прекрасно все придумал. (Садятся у машины)

Колобашкин переворачивает табличку «Часы работы». С другой стороны оказывается надпись «Прием по личным вопросам». Он открывает бутылку пьют из горлышка.

Колобашкин. Хорошо!

Ивчиков. Замечательно!

Колобашкин. Ну, как ты?

Ивчиков. Ничего. Я теперь историк. Преподаватель. Жена, семья.

Колобашкин. А вообще?

Ивчиков. Тоже прекрасно. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, мне спокойно. Ну, а ты-то как очутился здесь?

Колобашкин. Занесло. Мы, помнится, расстались с тобой во время дурацкой истории с кочегаром. Но все обошлось. Я взял его на полное довольствие. Я даже усыновил его. Или он меня усыновил. Я уж не помню. Потом я пошел в гору. Я написал фантастическую повесть: «Миша Черепайло с астероида «Вязьма». Успех — страшенный. Но однажды меня вдруг потянуло к морю, на свежий воздух. Точнее, так: я потянулся к морю за одним человеком.

Ивчиков (торопливо). Ах, как мы хорошо пьем с тобой. Просто замечательно! Помнишь, как мы кутили в кафе «Фиалка»? (Улыбаясь своим воспоминаниям.) Боже, сколько я там денег просадил!..

Колобашкин (изумленно). Три рубля двадцать семь копеек.

Ивчиков (не слыша, элегически). О юность, безумная, прекрасная юность!

Лида (появляется на возвышении). Володенька-козонька! Вовусенька-кисанька! Ау!

Колобашкин. Вот нервы!

Ивчиков (совсем пригнувшись, уже лежа на животе). Вся ее жизнь — это я. И я это должен ценить. И я ценю. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, она сумела создать мне покой. Это немало, поверь.

Колобашкин. Прости, пожалуйста… О каких ударах ты все время говоришь?

Ивчиков (изумленно). Неужели ты забыл? Мне почему-то казалось, мы познакомились в то безумное время… Нет, серьезно, ты не помнишь?

Колобашкин. Наверное, помню, но неконкретно.

Ивчиков (улыбаясь, грезит наяву). Боже мой, какое это было время! Я начинал, можно сказать, без штанов. Крохотная зарплата, и, несмотря на это, во мне бродило тогда что-то мятежное.

Колобашкин. Мятежное?

Ивчиков. Высокое. Ночами я творил. Я написал две пьесы. Одну, знаешь ли, о Греции. Восьмой век до новой эры. Вторую — про первобытного человека. Ты меня понимаешь?

Колобашкин. Неконкретно.

Ивчиков (не слушая). И если быть откровенным… хотя мне как-то неудобно… Но я не сочинитель по профессии, и поэтому мне можно… Короче, это были смелые пьесы. Представляешь, я понес их в театр. Со мной даже не стали разговаривать. Велели приходить в две тысячи семьдесят шестом году. И обвинили в голизме.

Колобашкин. И что же с ними теперь?

Ивчиков (очнувшись) А? Теперь? Лежат в столе. Иногда я их читаю. Лиде. Недавно я их читал на нашем пляже. Мне просто неудобно повторять те прекрасные слова, которые я там услышал. Бедная, безумная, мятежная юность!

Колобашкин. Второй «мерзавчик»! (Достает четвертинку .)

Ивчиков. Нет-нет! От второго я воздержусь. Диабет… Но, знаешь ли… эти пьесы — ничто в сравнении с тем, что было дальше.

Колобашкин. Что ты говоришь! (Пьет .)

Ивчиков. А дальше — я открыл, что древнейший, потрясающий памятник — подделка. Мне бы смолчать! Но куда там! При моем тогдашнем темпераменте… «Младая кровь играет…» Я мчусь к Пивоварову. Это была немалая величина…

Колобашкин. Да-да. Это не баран чихал — старший архивариус!

Ивчиков. Вот-вот! И я швыряю ему в лицо всю правду о Ферапонтовом монастыре. А дальше — началось! Клеймят в стенной печати! Возникает громкая история! О ней все знают на нашем пляже… Здесь есть такой приятный человек — Вениамин Александрович Зенин… Ученый! Так он меня иначе не зовет, как Ферапонтыч… Ах, как мне хорошо сидеть с тобой!