Иосиф Сталин. Гибель богов

военным комиссаром Республики. В октябре 1917 года организовал убийство Верховного главнокомандующего Временного правительства генерала Духонина. В разгар переговоров с генералом его матросики ворвались в комнату и закололи Духонина штыком в спину. Так Крыленко стал первым большевистским Верховным главнокомандующим. В двадцатых его назначили прокурором Республики. Именно тогда Крыленко и сформулировал основной закон нашего нового суда: «Судить нужно, исходя из указаний партии». И это казалось всем нам тогда таким понятным, само собой разумеющимся… Теперь он, отправлявший на расстрел и дворян, и революционеров-эсеров, и старых партийцев, сидел на даче, ожидая неизбежного. Но все должны были знать, что добрый Коба борется за жизнь верного прокурора, бестрепетно предавшего смерти стольких старых друзей. Коба при мне звонил ему на дачу, просил спать спокойно и ждать нового назначения. Которое вскоре последовало. После пыток, с выбитыми зубами, признавшийся в шпионаже и диверсиях, несчастный получил наконец желанную пулю…

Был арестован и расстрелян еще один из моих начальников – Пятницкий, шеф разведки Коминтерна, на счету которого – диверсии во всех западных странах, убийства и похищения эмигрантов.

В тюрьму отправился Варейкис, один из основателей ВЧК. Его же, в числе прочих, считали отцом Красного террора. И если умный Пятницкий тотчас признал все небылицы, с Варейкисом «пришлось сильно повозиться…» – как рассказывал в столовой его следователь. Так что на расстрел его несли на носилках.

В те дни ужаса, ставшего бытом, я пытался убеждать себя, что мой великий друг – всего лишь Аттила Бич Божий. Он послан убить всех, виновных в крови нашей Революции. И мне даже казалось, что я вижу некую печаль в его глазах и то, как тяготит его это бремя.

Погибли почти все старые революционеры, отцы обеих Революций, левые и правые, эсеры, старики- народовольцы. Камеры в страшном фарсе объединили все революционные течения. Столько лет мы боролись друг с другом, чтобы встретиться в одних застенках. Мне рассказывали про сумасшедшего (или слишком нормального) члена партии эсеров, который катался от хохота по полу камеры, глядя на этот Ноев ковчег Революции. И ночью вопил, разбивая голову о стену: «Революция пожирает своих детей, а дьявол хохочет!» И указывал на кого-то под потолком…

Но я знал, что лгу себе. Если вначале была связь между гибелью людей и Возмездием, то вскоре всякая связь пропала. Теперь в тюрьме оказались люди самые разные, совершенно не совместимые. И действительно, какая могла быть связь между мировой знаменитостью, экономистом Кондратьевым, писателем Пильняком и философом Шпетом? Однако всех их расстреляли. Почему-то вместе с моими знакомыми большевиками погиб известнейший лингвист Поливанов. На Соловках был расстрелян знаменитый философ-теолог, священник Флоренский, и почти в это же время погиб мой знакомец старый партиец Шляпников. Расстрелян и мой вчерашний непосредственный начальник Артур Артузов со всеми знаменитыми сподвижниками…

Прежде чем расстрелять Артузова, Ежов принес дело Кобе.

– Вот видишь, твой Артузов был агент четырех разведок. Вместе с Ягодой хотел истребить Политбюро… Плохой человек, оказывается… А это что? – Коба брезгливо показал на документ в деле, покрытый красными пятнами.

– Это у мерзавца пошла носом кровь… Там указано в примечании, товарищ Сталин.

– Вот видишь, Фудзи, нос оказался слабый. Но все-таки написал: «Я не шпион».

– Это до того, Иосиф Виссарионович… После того как пошла кровь, он уже ничего не писал…

Казалось, никакой связи не было и быть не могло между этими, такими разными, людьми. Но она была! Была!

Окончательно я понял это во время осеннего посещения Тбилиси.

Конец улицы Чонкадзе

Я приехал в Тбилиси, чтобы забрать вещи, которые мы не смогли взять при поспешном отъезде в Москву. В те дни в Тбилиси был созван внеочередной Пленум ЦК партии Грузии. Доклад должен был делать Берия. Пленум назначили на десять утра.

В девять я пришел на улицу Чонкадзе… Я хотел предупредить своих друзей, чтобы они смогли подготовиться к возможному, ведь все они были старыми партийцами. Но они не поняли моих намеков, а яснее говорить я боялся.

Они весело собирались на Пленум, по-прежнему замечательно убеждая себя, что происходившее вокруг их не касается. Мысли их были заняты другим: освободилось множество ответственных должностей. И они продолжали освобождаться ежедневно! Друзья мои ждали от Пленума повышений…

В девять пятнадцать мы расстались… чтобы никогда не встретиться. Я все-таки обнял их и расцеловал. Они отправились на Пленум. Я смотрел им вслед – как они шли веселой гурьбой по нашей солнечной улице.

Во дворе шумно играли их дети. Всего через несколько часов они станут сиротами…

Я пошел на Пленум один – так было безопаснее.

Доклад делал Берия. Он сообщил, что кропотливое расследование, проведенное нашими славными чекистами, продолжает выявлять все новые бандитские троцкистско-зиновьевские группы, проникшие в руководство Грузии. После чего назвал имена разоблаченных «бандитов». Это было… все мужское население дома на улице Чонкадзе! Все единогласно проголосовали за их исключение из партии.

Названных попросили покинуть зал, в холле их уже ждали…

Но одного из них – Ц-е – Берия оставил на свободе. Он с ним дружил с юности. В перерыве он сказал ему:

– Ты уж сам позаботься о себе…

Я стоял рядом и слышал. Потом Берия как-то внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:

– Что ждешь? Пока нет отмашки. Но, думаю, если есть у тебя личная инициатива… Тоже позаботься о себе… я не препятствую. – И засмеялся.

Среди ночи зазвонил телефон. Несчастная жена Ц-е, плача, рассказала: вернувшись с Пленума, он, ничего не говоря ей, молча собрал какие-то бумаги, сложил их в стопку в углу комнаты и вышел на балкон «покурить». Раздался выстрел. И сразу вошли «товарищи» (видно, дожидались выстрела на лестнице). Унесли его, еще живого, истекавшего кровью, и забрали приготовленную им стопку. Утром её известили о смерти мужа. Она похоронила его…

Через день после похорон она опять позвонила. Рассказала, что пошла навестить его могилу, но та разрыта, гроб исчез.

Я позвонил Лаврентию.

– Писать «враг народа» на памятнике не принято, – сказал Берия. – Так что пусть отдыхает в безымянной могиле. Но не слишком ли ты о нем заботишься?

– Мы были с ним вместе в боевом отряде. Он был бесстрашный человек.

– А те… – Берия заботливо перечислил имена остальных обитателей дома, – разве они были трусами? Однако это не помешало им переродиться в троцкистских выкормышей…

Вернувшись из Тбилиси, я перестал писать свой список. В это время я окончательно понял: Орлов был не прав. И он, и я – мы недооценили Кобу.

Коба расстреливал не старую партию. Коба расстреливал всю старую жизнь.

И я вспомнил, как он цитировал Ткачева: «Сколько людей из старого общества придется уничтожить после Революции, чтобы создать счастливое будущее?» Ответ истинного революционера звучал так: «Нужно думать о том, сколько их можно будет оставить».

Теперь я знал точно: мне не избежать своей участи.

Для истории: ГУЛАГ

Уничтожая старую жизнь, мой друг Коба родил невиданное дитя по имени ГУЛАГ. Об этой системе лагерей я (как и многие работавшие в разведке) знал тогда понаслышке. Но знал!

Уже в восемнадцатом году Ильич создал два вида лагерей: концентрационные – для врагов нашей власти и лагеря принудительных работ – для уголовных. Общее количество заключенных тогда не превышало, наверное, полсотни тысяч, из них приблизительно восемьдесят процентов являлись нашими врагами. Это были участники Гражданской войны и крестьянских восстаний, чудом избежавшие расстрела,