началась настоящая канонада брани. Вскоре часть конфискованных вещей была возвращена. Подозрительный материал, в том числе оценка войны, составленная «полководцами», попал в руки советских властей. Говорили, что были обнаружены также черные списки с нашими именами. О том, что они означали, мне как-то прошипел генерал Нигофф, встретившись со мной в липовой аллее: «Вы, негодяи, будете первыми, кого мы повесим, вернувшись домой».
Эх ты, болван, подумал я. Нигофф был не только закоренелым реакционером, но и низким негодяем, который изощрялся в таких похабных речах и грязных шутках, каких я никогда и ни от кого не слыхал. С грудью, увешанной высшими орденами, он гордо расхаживал по лагерю и громко трубил свои непристойности, чтобы все их слышали. Вероятно, он думал, что этим он всем импонирует. Однако в один прекрасный день у него и ему подобных на некоторое время перехватило дыхание. Это было в конце 1946 года, когда комендант лагеря на основании решения четырех держав-победительниц велел изъять все ордена и знаки различия. Пришел конец красно-золотым генеральским знакам различия, конец всей мишуре. Форменная одежда выглядела пятнистой и выцветшей. Вероятно, правдивость выражения «одежда делает людей» никогда не проявлялась более явно, чем на примере этих ощипанных стратегов.
«Полковник Адам, в дорогу!»
Летом солдаты роты обслуживания под руководством советского специалиста построили за зданием кухни маленький бревенчатый дом. Он состоял из трех помещений, которые можно было отапливать одной большой печью. Когда дом был готов, начальник лагеря сказал, что мы можем туда переселиться. Разумеется, мы сделали это очень охотно. Большую комнату заняли генерал фон Зейдлиц, художник — подполковник профессор Кайзер и я, меньшую — генералы фон Ленски и д-р Корфес. В прихожей жили двое военнопленных солдат, которые были выделены для нашего обслуживания. Этот дом стал центром нашей группы. Но она недолго имела прежний состав. Весной 1947 года фон Ленски был переведен к Паулюсу в Турмилино, под Москвой. На его место к нам прибыл генерал Бушенхаген, который до этого времени вместе с Винценцем Мюллером и генерал-майором медицинской службы профессором д-ром Шрейбером был у Паулюса. К досаде генеральской гвардии, Бушенхаген рассказал, как великодушно обращались с ним советские люди. Он много раз посещал Москву и знакомился с многочисленными достопримечательностями. Он с похвалой отзывался о музеях и картинных галереях, о прекрасном метро и о том подъеме, с которым советские люди взялись за преодоление тяжелых последствий войны.
Несколько месяцев спустя, жарким июльским днем, я в одних спортивных брюках стоял у своего самодельного верстака за домом и мастерил деревянный чемодан. Вдруг ко мне подошел советский сержант.
— Побыстрее к начальнику лагеря! — крикнул он, улыбаясь во все лицо.
— Я должен сначала одеться, ведь я не могу явиться к коменданту в таком виде.
— Но поскорее, товарищ полковник! Через несколько минут я стоял перед начальником лагеря.
— Здравствуйте, товарищ полковник, — встретил он меня. — Мне поручено сообщить вам, что вы сегодня же покинете наш лагерь. Спокойно уложите вещи и попрощайтесь со своими товарищами. В 18 часов кухня выдаст вам ужин, а в 19 часов приходите сюда.
— Можете ли вы сказать мне, куда я поеду? Начальник лагеря улыбнулся:
— Этого я не могу вам сказать, но вы поедете в западном направлении. Желаю вам в будущем всего хорошего. Счастливого пути!
Так быстро я еще никогда не пересекал лагеря. По дороге мне встретился генерал Вульц.
— Я уезжаю! — крикнул я ему.
— Куда? — спросил он.
— На запад. Больше я ничего не знаю. В 19 часов отъезд в Иваново.
Известие о моем отъезде быстро распространилось по всему лагерю. Даже генералы, которые обычно избегали нашего дома, проявили любопытство. Я быстро уложил свои вещи. Следовало попрощаться с товарищами, с которыми меня связывала крепкая дружба. Это было нелегко, но мы были уверены, что во всяком случае встретимся в Германии и там продолжим начатое здесь дело.
В Иванове, куда я прибыл в сопровождении одного майора и переводчика Лебедева, мы сели в ночной поезд на Москву. Я долго еще смотрел через окно купе в ночную темноту и думал о Германии, о родине. В Мекленбурге, Бранденбурге, Саксонии-Ангальт, Тюрингии и Саксонии были размещены! части Красной Армии, на западе находились англичане, французы, американцы.
Моя жена проживала в Гессене. Вместе с нашей дочерью она жила в доме родителей в Мюнценберге, близ Бад-Наугейма. Это была американская зона оккупации. Если бы меня теперь спросили: «Куда ты хочешь, где ты будешь работать в будущем?» — я ответил бы без колебаний: «Туда, где вырисовывается новая Германия, там я приложу все свои силы». Но согласятся ли жена и дочь последовать за мной?
Новая встреча с городом на Волге
Поезд прибыл на Казанский вокзал. Мы были в Москве. Меня ожидал советский старший лейтенант. Сердечно попрощавшись со своими сопровождающими, я пошел с ним к автомашине, стоявшей перед вокзалом.
— Куда мы едем?
— Увидите, — ответил, улыбнувшись, старший лейтенант.
Когда столица осталась позади, я понял, что это не была знакомая уже мне дорога в Красногорск. Может быть, в Турмилино? — гадал я, вспоминая рассказы генерала Бушенхагена. Тогда по правую сторону шоссе вскоре должен быть аэродром. Действительно, вот и он. Здесь стояли десятки самолетов.
Прямо в лесу мы наткнулись на большой поселок. В тени деревьев и среди садов маленькие и большие деревянные дома в один или два этажа, имелись также каменные постройки — это был так называемый дачный поселок. Обычно дачи бывают заселены только летом. За высоким дощатым забором была наша цель — привлекательный загородный дом с застекленной верандой и террасой, выходящей в сад.
В то время как меня приветствовал советский майор, из-за угла появился мой друг Арно фон Ленски. От него я узнал, что здесь ждали прибытия Паулюса, Мюллера и профессора д-ра Шрейбера, которых пока еще не было. Арно фон Ленски рассказал мне далее, что вместе с ним мне предстоит совершить длительное путешествие на юг — на Волгу.
— Что мы там будем делать? Население не очень обрадуется приезду офицеров 6-й армии.
Ленски вынул книгу под названием «Сталинградская битва».
— Это сценарий советского автора Вирты. Режиссер хочет, чтобы немецкая сторона в фильме была изображена в правильном, неискаженном виде. Я уже просмотрел его. Завтра мы займемся этим вместе. В Сталинграде мы будем присутствовать при съемках на открытом воздухе. Потом съемки будут производиться в Москве, в помещении Мосфильма.
— Это интересно. Когда же это начнется? — спросил я.
— Самое позднее через неделю.
Через несколько дней мы сидели в скором поезде на Сталинград. Мы приближались к цели нашего путешествия. Слева и справа от железнодорожной линии простиралось бывшее поле битвы. Еще не все развалины удалось убрать. Горы железа и стали, разбитые машины, сгоревшие танки, орудия с разорванными стволами напоминали об ожесточенных боях. В Гумраке стояло много новых домов, аэродром снова работал. Большой город еще кровоточил тысячью ран. Но повсюду пробивалась новая жизнь.
Ужасные воспоминания вновь ожили во мне. Я представил себе десятки тысяч раненых, больных и умирающих от голода солдат 6-й немецкой армии, штабели застывших на морозе трупов, которые не хотела принимать замерзшая, как железо, земля. Я вспомнил ужасные дни и ночи между надеждой и уничтожением, последние часы трагического финала. Но не только это угнетало меня. Совершенно иначе,
