— Вы хотите поместить там мой отдел? Он покачал головой.
— Нет, я хотел вам кое-что показать. Да вы только зайдите туда!
Через открытую дверь я увидел какую-то лабораторию. На экспериментальных столах стояли штативы, колбы, спиртовки, пробирки, микроскопы. В белом застекленном шкафу лежали ножницы, пинцеты, шприцы, скальпели. Я огляделся и заметил стеклянные банки, в которых, очевидно, хранились химикалии, и разные бутылки с жидкостями. В довершение всего я обнаружил клетки с целой уймой белых мышей и морских свинок.
Как попала эта лаборатория в степное село? Для какой цели она предназначалась? Этого наш комендант не знал, как и я.
По дороге к дому, где помещался оперативный отдел, мы встретили начальника отдела. Я рассказал ему о нашем открытии. Он не нашел этому объяснения и решил поручить старшему переводчику заняться разгадкой сельской лаборатории. Переводчик узнал от одного старика, что основным занятием жителей этого села было животноводство. Лабораторию создало для них государство. Заведовала ею женщина, ветеринарный врач; когда подступали немецкие войска, она вместе со своими ассистентками скрылась и увела с собой скот в безопасное место. Я не раз потом проходил мимо этой маленькой зоотехнической опытной станции. Подле нее всегда находился местный житель — старик, оставшийся в селе. Очевидно, здесь была организована охрана лаборатории — доказательство того, как дорожили ею крестьяне.
Но у кого было сейчас время задуматься над тем, что коммунизм, по-видимому, принес пользу! В скором времени нас ждали сюрпризы совсем иного сорта, уготованные нам Советской Россией.
Опасное положение у Каменского
25 июля несколько офицеров штаба сидели после обеда в большой палатке, которая служила нам столовой. Начштаба только что ушел к себе. И тут явился вестовой с радиограммой, которую он вручил начальнику оперативного отдела. Тот сквозь зубы выругался, вскочил и бросился вдогонку за начальником штаба. Что же случилось?
XIV танковый корпус, продолжая наступление вниз по Дону, столкнулся к юго-западу от Каменского с превосходящими советскими танковыми соединениями. Уже несколько часов шел ожесточенный бой. Здесь русские не отступали. Вечером это подтвердил и XXIV танковый корпус, который был накануне снова подчинен армии и поддерживал наш 1-й армейский корпус, двигаясь в его авангарде к нижнему течению Чира. Однако при этом он наткнулся у Нижне-Чирской на мощный фронт обороны советских войск. Пехотные дивизии сообщали о сопротивлении, оказанном противником к западу от реки Лиски. После того как на оперативную карту были нанесены различные новые данные, стало очевидно, что Красная Армия закрепилась к югу от Калача на обширном плацдарме, простиравшемся от Каменского до устья Чира.[27]
Наши корпуса сделали попытку с ходу прорвать советский фронт обороны и отбросить Красную Армию за Дон. Но они натолкнулись на непреодолимое препятствие. Мало того, советские дивизии, использовав известные им наши слабые места, перешли 31 июля, в контрнаступление и отбросили за реку Лиска уже крайне измотанные немецкие дивизии.
Несколько дней 6-я армия была в опасном положении. Вдобавок русским удалось переправиться через Дон у Кременской на юг и закрепиться в тылу XIV танкового корпуса. Ему пришлось выделить несколько полков для обеспечения тыла с севера. Теперь XIV танковый корпус стоял, широко растянувшись, у Дона — к северу от Каменского. Западнее Клетской к 6-й армии присоединились пехотные дивизии, которые должна была сменить весьма медленно следовавшая за нами 8-я итальянская армия. VIII армейский корпус блокировал своими дивизиями советский плацдарм с северо-запада; на своем правом фланге он сохранял связь с LI армейским корпусом. Южный участок от нижнего Чира до этого пункта оборонял XXIV танковый корпус. В этом месте 6-я армия сперва отбивала атаки противника и одновременно готовила ликвидацию советского плацдарма.[28]
С конца июля до начала августа 8-я итальянская армия продвинулась настолько, что смогла уже сменить западнее Клетской выделенные для обеспечения северного фланга дивизии 6-й армии. Некоторые полки XIV танкового корпуса, направленные ранее для охраны тыла, высвободились благодаря пехотным дивизиям XI армейского корпуса: они оттеснили противника и оборудовали оборонительные позиции.
Наплыв высоких гостей
Пока шла подготовка к наступлению, оперативный отдел 6-й армии на нашем командном пункте посещали различные высокие гости. Самой интересной была для меня встреча с начальником службы связи вермахта генералом Фельгибелем. Познакомил нас начальник армейской службы связи полковник Арнольд. Как-то вечером мы гуляли втроем по деревенской улице. Генерал заговорил о положении на фронтах. Высказывался он довольно скептически, почти что пессимистично. Нам тоже приходилось испытывать тревогу, но чаще всего по поводу отдельных случаев, того или иного эпизода из нашей армейской действительности. Фельгибель же сомневался во всем.
— На западе наши войска стоят, растянувшись от Нордкапа до Пиренеев. Роммель сражается в Северной Африке. В Югославии и Греции наши дивизии ведут изматывающую малую войну против партизан. А что было в прошлом году под Москвой, вы и сами знаете. Будем надеяться, что у вашей армии все сойдет благополучно. Но я могу понять недовольство Паулюса тем, что его северный фланг так растянут. Только бы мы не надорвались на этом наступлении.
Несколько раз я ловил на себе взгляд Арнольда. Он, как и я, внимательно слушал генерала, который ровным, спокойным голосом продолжал:
— Германия опять ведет войну на два фронта. Мы с вами были очевидцами этого с 1914 по 1918 год и по собственному опыту знаем, сколько крови это нам тогда стоило. А разве обстоятельства сложились для нас более благоприятно после 1918 года? Я позволяю себе в этом весьма сомневаться.
Я насторожился. Да ведь это почти нескрываемое недоверие к военным планам верховного главнокомандования, критика Гитлера, неверие в победный конец. Стало быть, Фельгибель не согласен с гитлеровской стратегией? Он возражал против войны на два фронта. А разве у нас есть другая возможность?
Генерал обратился ко мне:
— Каковы понесенные нами потери?
— Убыль в результате действий противника сравнительно умеренная. Число выбывших из строя по болезни, напротив, очень велико — явно вследствие непривычных для нас климатических условий. Боевая численность некоторых рот уменьшилась на треть и больше. А впереди самые тяжелые бои.
— Перспективы далеко не радужные, — этими словами генерал заключил нашу беседу.
Был чудесный летний вечер. Вдали на темнеющем небе мелькнула зарница. Полной грудью вдыхал я свежий ночной воздух. Вдруг мне стало холодно. Тут я заметил, что на мне тонкий летний китель, и поспешил в свою палатку. Мой денщик уже расставил походную кровать и затемнил маленькие окошки. Я включил электрический свет, который получал энергию от движка, и сел за свой рабочий стол.
Но работа не клеилась. Слова генерала Фельгибеля властно оттеснили все на задний план, проникали в мое сознание, мешали думать о чем-либо другом. А ведь Фельгибель, в сущности, сказал лишь то, что, трезво все обдумав, должен был бы сказать каждый.
На другой день генерал Фельгибель улетел. Никто из нас тогда не подозревал, что впоследствии он будет участником заговора против Гитлера 20 июля 1944 года.
Быть может, он искал в нашем штабе себе союзников и был разочарован, не найдя отклика. Но нам пришлось пройти через много страшных и горьких испытаний, прежде чем мы поняли военную обстановку, а также бесчеловечность и политическую преступность этой войны. В то время мы были как в чаду, занятые подготовкой наступления на советский плацдарм к западу от Калача. За недосугом генерал Паулюс почти не
