лично с ним побеседую.
— Все наши люди заняты работой над А-приводом… — попытался возразить Этьенс. — Критически важно…
— Директор, — перебил я его, — вы, кажется, неверно оцениваете ситуацию. Если институт окажется в руках мятежников, работы по ТФ-эффектам окажутся отброшены назад на годы, потому что мощности ваших мастерских окажутся перенаправлены на создание оружия. Возможно, вам удастся отбить атаки на Башню, но теоретическими разработками ваши люди могли и на Земле заниматься.
По лицу Этьенса скользнула тень: очевидно, директору такая перспектива не казалась отвратной.
— В таком случае, — отозвался он, — могу предложить вам в помощь доктора Фукс. Вы, кажется, уже знакомы?
— И в-третьих, — продолжил я, не удостоив ответом этот мелочный выпад, — все ваши коптеры переходят в распоряжение колониальной администрации. Временно. Сколько их у вас?
— Четыре, — ответил за Этьенса начбез.
Я открыл рот, чтобы уличить институтских во лжи, и осекся, прежде чем ляпнуть очередную глупость. Конечно, большую часть воздушного флота составляли грузовые вертолеты для перевозки оборудования. Коптеры — это для нетерпеливых профессоров, желающих взглянуть на очередной кратер.
— И то хлеб, — буркнул Аретку на своей стороне канала связи, забыв, что я-то его слышу прекрасно.
— Хорошо, тогда ожидаем прибытия. Держите нас в курсе. — Я прервал контакт и только тут сообразил, что в катастрофической сумятице, собственно говоря, играю ту роль, что по справедливости принадлежала Джеймсу Торсону. Которого я еще пять минут назад собирался отыскать и взять за грудки.
Когда в бэйтаунском лосе не обнаружилось и следа губернаторского присутствия, я даже не удивился. Официальный адрес при обращении выдавал стандартное «адресат недоступен», служебный — поупираншись, соврал, что губернатор временно вышел из зоны контакта, словно тот мог позволить себе выйти из зоны действия ретрансляторов, соединяющих реальность с ирреальностью.
— А вот теперь, господа, — обратился я к тревожно взирающим на меня Аретку и Асахите, — самое время объяснить, что случилось с администратором Торсоном.
— Он, — попытался объяснить Аретку, — не может…
— Это я уже понял, но — почему?
Одна из наименее скверных сторон Службы — от голубцов ожидается, что они исполнят свой долг. Если Торсон оставил своих подчиненных расхлебывать кашу, а сам, допустим, ловит в полярных морях ледяную рыбу, то на Земле его ждет трибунал. Хотя, в принципе, я могу немного расширить свои полномочия и организовать тройку, которая израсходует нерадивого администратора на месте, вот только потом придется отвечать за испорченные имплантаты — в случае плановых казней искусственные органы обычно извлекают, чтобы использовать повторно, причем летальным является сам процесс извлечения.
— Он… дисфункционален, — признался Асахита.
Еще один образчик служебного жаргона. Сам по себе он ничего не объяснял в состоянии Торсона, но мне, по крайней мере, стало ясно, куда обращаться. Нужные байты хранились в медицинском досье, куда я без подсказки японца заглянул бы в последнюю очередь. Даже беглого взгляда мне хватило, чтобы понять: в ближайшие недели Джеймс Торсон не придет в сознание.
— Отлично, — пробормотал я про себя, выключив звук, — просто замечательно. У меня на руках мятеж, губернатор — в реанимации, начальник полиции двадцать лет не видел крови, единственное боеспособное подразделение на стороне Службы занято обороной Башни по другую сторону океана, а времени мне осталось — до локального полудня…
— До посадки шестьдесят секунд, — механически-бесстрастно откликнулся автопилот.
Я дернулся в опутавших тело ремнях безопасности. Отведенного машиной времени мне хватило только на то, чтобы скорректировать точку приземления. Вместо площади перед админ-центром коптер прожег лужайку перед домом Тадеуша Новицкого.
Отчасти мною двигало чувство вины. Я не вызвал изувеченному рискуну врача — да тот и не приехал бы. Трудно представить себе, о чем думал бедолага, лежа без движения в медленно вымерзающем доме, в полной изоляции. Но куда сильней, чем успокоить совесть, я надеялся добыть весьма важную дичь.
Фонари горели вновь, и в их безжалостном, с презрительной точностью имитирующем солнечный свет блеске улица представала безнадежно изувеченной. Тяжелые костыли кое-где поцарапали пласфальт или застревали в стволах деревьев, но этих следов было немного — у меня сложилось впечатление, что основной бой разгорелся на подступах к. админ-центру. Однако чувство заброшенности, обреченности висело над столичными кварталами. Где-то выломана оконная рама, где-то с дикой жестокостью перепахана земная трава на газоне, где-то выведен на стене невнятный лограф. Слабый ветерок нес по мостовой черно-зеленое конфетти. Дыхание вырывалось изо рта белыми клубами, тут же рассеивающимися в сухом воздухе.
Я поднял взгляд — взрыв вырвал из скальной стены над городом кусок, будто доисторический хищник, и под содранным камнем обнажилось кровавое мясо. Стеклянная сукровица густела, исходя жаром, в инфракрасном диапазоне кратер полыхал, и даже в видимом — светился багрянцем, мешая тусклые лучи с золотым сиянием фонарей и неясным мертвенным отсветом полярного сияния. Со стороны заваленных блоков доносилось равномерное подвывание сирен. Нет. сейчас врачам не до Новицкого.
Подумав, я прихватил с собой флягу с водой — так, на случай, если Аретку, а скорей куратор по экономике лейтенант Нейман, не запустили еще систему водоснабжения, парализованную блэкаутом. Пластиковый баллон на каждом шагу шлепал меня по ягодице, мешая сосредоточиться.
Дверь была открыта. Я попытался вызвать из внешпамяти запись — притворил ли я её, выходя, но этот эпизод уже затерся последующими, более, с точки зрения семантического алгоритма, важными. В абстракции я должен был согласиться с программой — емкость тридрайва не бесконечна, — но почему-то под нож непременно идет то, что, по закону Мерфи, кровь из носу понадобится спустя пять минут после размагничивания.
— Тадеуш? — окликнул я, пытаясь заглянуть в прихожую хоть в каком-нибудь диапазоне. Такая темень, словно кто-то поставил дымовую завесу.
Нет ответа. И пугающе тихо внутри. Я напряг аугментированный слух, но никакие алгоритмы распознавания не улавливали ничего подозрительного. Не то чтобы ожидал засады… но даже как-то обидно. Такое впечатление, словно меня не принимают всерьез. Или Новицкого.
Взяв «хеклер-кох» на изготовку, я шагнул через порог. Повсюду изморозь — в почти неподвижном воздухе она сублимируется медленно. На полу в изморози следы. Будь на моем месте Натти Бампо, он, наверное, выдал бы по первому запросу степень аугментации и служебную принадлежность каждого из прошедших, но я — не Соколиный Глаз и мог сказать только, что здесь шлялось не меньше трех человек, так что следы наслаивались друг на друга, словно отпечатки пальцев на захватанном стакане.
Еще два шага вперед. Сознание машинально перешло в стелс-режим, прихватив за собою тело. Но сидевший перед полным мерцающих символов видеообъемом услышал — или меня выдала едва заметная тень, скользнувшая по стене. Дальнейшее случилось очень быстро.
Огненный шар прожег пластиковую переборку, опалив мое лицо жарким выдохом. Секретарь разом запустил такт-программу, но толку от нее было немного — лишь зеленые контуры боевых схем попусту загромождали поле зрения, потому что одновременно с этим на интерфейс между аугментными зернами в моем черепе и хрупкой тканью киберпространства обрушилась атака совершенно особого рода. Страшней всего было, что я не мог вмешаться в скоротечную схватку между вредоносным алгоритмом, пытающимся найти дорогу в беззащитные объемы оперативной памяти, и страж-кордонами Службы, даже не потому, что столкновение протекало с непостижимой для органического разума скоростью, а потому, что ни черта не понимаю в программировании на высоких уровнях. Как большинство агентов, я пользуюсь готовыми защитными программами, словно мастер — инструментом, но вы же не станете требовать от монтировщика, чтобы тот лично собирал клепальные пистолеты? Мне оставалось только надеяться на прочность логической брони и молить капризную фортуну, чтобы та не поддалась.
