На этом спор как-то сам собой утих. Элис я оставил в комнате развлекаться, как сможет, а сам, перепроверив распиханный по карманам шорт скудный арсенал, решительно направился к уикканским куполам.
У входа во внутренний рег — арки синего обсидиана, удачно скрывавшей пазы гермощита — путь мне вежливо, но решительно преградил молодой человек в мешковидном балахоне и с инфором на челе.
— Сожалею, но сегодня вы не сможете посетить нас, — сообщил он тоном, в котором не слышалось и намека на сожаление.
— Могу я узнать, почему? — осведомился я в свою очередь тоном, который подразумевал, что данному молодому человеку лучше незамедлительно объясниться, дабы я не обрушил на него громы небесные.
— Сегодня
— Мое любопытство отнюдь не праздно, — парировал я. — Я офицер полиции Миша Макферсон.
Руководство к действию номер один: требуя чего-то, веди себя так, словно ты имеешь на это полное право. Я был совершенно убежден в том, что, даже приложи община Лаланда руку к недавним преступлениям, этот привратник, не допущенный к участию в шабаше по причине юного возраста (или неких проступков), слыхом не слыхивал моей фамилии. Соответственно и наглость мою он будет воспринимать как должное, хотя вообще-то полномочия полицейских в частных регах изрядно сужались.
— Но, как вы, наверное, осведомлены, офицер, купола Верных являются совместным владением, и для обыска нужны серьезные основания.
— А я не собираюсь никого обыскивать, — ответил я. — Мне необходимо встретиться с главой общины. Не хотел бы нарушать ради этого вашу церемонию…
— Тогда, возможно, вы могли бы подождать до завтрашнего утра в гостевых комнатах купола? — Привратник с трудом сдерживал нетерпение. Не рвись меня сплавить, парень, не получится.
— К сожалению, я сильно подозреваю, что мар Аббасон имеет вескую причину со мной не встречаться. — Я посмотрел привратнику прямо в золотые, с изумрудными искрами глаза. — А потому предпочел бы подождать завершения шабаша на месте.
— И тем не менее я не могу позволить посторонним присутствовать при воплощении Старого. — Вот в чем дело! Парень еще молод и не растерял юношеской бескомпромиссной веры. Он пытается защитить свои убеждения от злобных нападок поганых иноверцев. Только права задерживать офицера полиции при исполнении это ему не дает, извини, малыш.
— А я, со своей стороны, должен настаивать на том, чтобы лично пронаблюдать за действиями мастера Аббасона, — гнул я свое с неприличным упорством.
— Но я не могу допустить вас в место радости…
— Вот что, — я начал закипать, — или вы меня сейчас пустите, или я вам устрою такой шабаш…
Юноша глянул на меня злыми желтыми глазами, беззвучно проконсультировался с кем-то — я терпеливо ждал, — потом неохотно произнес:
— Хорошо, можете заходить. Но заклинаю вас — не нарушайте правил, установленных для посетителей. Это не пустая угроза, а серьезное предупреждение. Дух Рогатого силен в этом месте. Когда он овладевает празднующими, они… иноверец сказал бы, впадают в безумство, в экстаз. Они уподобляются темным Его ипостасям. Не провоцируйте их.
Я кивнул. Майклмэс, 29 сентября — Михайлов день, в общем-то, мой день. Но… помоги мне Господь.
Мальчишка почти вежливо поинтересовался, где мой инфор, предложив сбросить на него памятку для гостей рега. Я попросил сделать мне распечатку, чем, кажется, удивил юного ведьмака до безъязычия, и добросовестно проштудировал три листа мелким шрифтом. На это ушло меньше времени, чем на то, чтобы их получить, но я не собирался рисковать головой.
Следуя указаниям молодого уикканца, я прошел широким тоннелем, чьи стены украшали не обычные для Луны окна, а венки и гирлянды золотых листьев, колосьев и глянцево-красных яблок. Заблудиться было трудно — немногочисленные прохожие, встречавшиеся мне на пути, торопились все в одном направлении. У многих были звериные глаза — желтые, зеленые, серые, с пронзительно-узкими щелями зрачков; некоторые, не дожидаясь начала шабаша, начали процесс трансформации, застыв в получеловеческом обличье. Праздник еще не вошел в полную силу, иначе мне угрожала бы реальная опасность быть задраным.
«Место радости» оказалось довольно большим залом — до купола он, конечно, не дотягивал, но казался едва ли не больше из-за царивших в нем сумерек. Горели факелы — ровным, бездымным пламенем, отбрасывая множество дрожащих, причудливых теней. Огромный костер посреди пещеры (другого слова не подберу для этой подлунной полости) не столько освещал, сколько перебивал холод, исходящий от черных с сине-лиловым отблеском реголитовых сводов. Взгляд не наталкивался на стены, а с разгону пробивал их и тонул в непроглядной тьме, тщетно ловя плывущие тени… хотя, конечно, это лишь отблески языков огня танцевали на глянцеватом камне.
Толпа собралась изрядная. На осенний праздник сошлись все ковены общины — тринадцать крат по тринадцать, иначе говоря, сто шестьдесят девять полноправных ведьмаков (и ведьм), не считая неоперившейся молодежи. В зале висел густой запах огня, пота, возбуждения и колдовских благовоний. Тихо бормотал барабан. Мой притерпевшийся к темноте взгляд различил на полу белую черту, шедшую параллельно стене метрах в трех от нее, а внутри очерченного ею круга — еще какие-то знаки. Заходить за черту я не стал.
Я не заметил, откуда вышли Господин и Госпожа, но в момент их появления толпа, гудевшая ожиданием, смолкла. За обнаженными Владыками чопорно и важно, как старый марабу, шествовал Черный Человек, закутанный от макушки до пят в темную материю, несущий на вытянутых руках поднос с ритуальным пирогом.
— Эйо эвои, — негромко сказала Госпожа, и голос ее — густой, мягкий, сильный — заполнил пещеру лихорадочным теплом. Факельный свет окрашивал пышное тело червоным золотом, в один цвет с длинными распущенными волосами и венком из спелых колосьев.
— Эйо эвои, — отозвался Господин. Он также был наг, но лицо его скрывал тяжелый черный шлем, украшенный венком из дубовых листьев.
— Эйо эвои, — откликнулся зал на множество голосов.
Черный достал из складок своего одеяния алую с золотом короткую свечу, с поклоном протянул Госпоже. Та взяла ее обеими руками, словно та была по меньшей мере из свинца, сосредоточила взгляд на фитиле; потом, держа свечу в вытянутой руке, ладонью второй начала делать пассы.
— Аррианрод! — сказал шабаш. Тихие голоса множества людей внезапно наполнили пещеру так туго, что в ней стало тяжело дышать.
— Хабондия!
— Андрада!
— Арадья!
— Рианнон!
Фитиль затлел и — вдруг — вспыхнул. Госпожа бережно установила ее на шлеме Магистра шабаша.
— 'Эрфа! — негромко грянул шабаш — да, именно так; столько силы и дикого, нечеловеческого ликования было в этом возгласе, что меня не удивило бы, запылай от него каменные стены.
Господин также принял свечу от Черного — длинную, темную (в сумерках я не разобрал, какого оттенка; подозреваю, что цвета хорошей сажи). Снова воцарилась полная тишина.
— Андраз! — сказал шабаш с тихой угрозой и гневом. Барабан шепотом зарокотал вдалеке.
— Ху!
— Дьявол!
— Цернунн!
— Барабба! — Барабба! — Барабба! — Барабба!
