Вчитавшись в одно из дел, поднял голову, посмотрел на меня и началось: фамилия, имя, отчество, год рождения? Я ответила, порылся в папках и достал мое дело, тоненькую папочку, и стал просматривать вшитые в нее документы.
«Не жирно, не жирно на тебя подобрали», – сказал следователь, внимательно посмотрев на меня. «Мать, отец есть?» – Ответила: «Да». Лицо следователя было усталым, глаза воспаленные, видимо, он систематически недосыпал.
«Что же мне с тобою делать? Двадцать четыре года, столько моей старшей дочери было, в церковь ты ходила, молилась, а когда закрыли, группами стали молиться, и даже обедню иногда дома священники у вас служат, благо двое еще где-то скрываются. Твоя группа из восьми человек», – заглянул в папку и назвал фамилии и имена. «Собирались почти всегда у Швыревой, реже у Слонимской, подтверждаешь?» Я молчала. «Слушай, Ия, – произнес следователь, – признаешь, не признаешь, срок тебе обеспечен». Я молилась, возможно, губы мои шевелились или внутреннее переживание отражалось на лице, но лицо следователя стало мягким, доброжелательным и как бы засветилось. «Новый прием следствия, – подумалось мне, – говорит мягко, а потом бить будет». Но следователь по-прежнему задумчиво смотрел на меня. Я продолжала молиться.
Следователь встал, подошел ко мне и с оттенком грусти сказал: «Молишься! Все вы на допросах молитесь, знаю. Ну! Скажи: молишься и, конечно, меня боишься?»
И я ответила: «Молюсь и боюсь вас». Вдруг почувствовала, что рука его ласково погладила меня по голове. «Что это?» – подумалось мне, и я сжалась, ожидая удара, пощечины, но произошло удивительное, взяв мое лицо своими руками, пристально взглянув в глаза, сказал: «Не бойся, не все следователи бьют», – и отошел к столу.
«Дело твое, Ия, дрянь! Заранее тебе определено восемь лет лагеря, вот смотри, начальник отдела написал: «Меру пресечения всем арестованным – восемь лет лагеря за религиозную антисоветскую деятельность», – и я увидела приколотый скрепкой листок блокнота с текстом, который прочел следователь: «Забудь о том, что тебе сказал и показал», – я кивнула головой. «Что делать будем? Ты подумай, с кем боретесь – с ОГПУ; вы дилетанты, хотите скрыть, утаить, конспирацию липовую разводите, кустари- одиночки, а вам противопоставлен огромный аппарат, слаженный, вооруженный технически, имеющий неограниченные людские резервы, в вашей среде работают наши люди, при этом верующие, но с душой запуганных зайцев. Нам действительно все известно, или почти все. Эх! Ия! Ия! Дети вы, а у нас жесткий, собранный аппарат.
Думаешь, хочу обмануть, признание получить и тебя под лагерь подвести, и в камере об этом думать будешь. Зачем рассказываю? Жалко тебя, девчонка еще, на дочь Зинаиду погибшую похожа. Давай прикинем, что мне с тобой делать? Незачем в лагерь попадать, пропадешь, замордуют, занасилуют – пропадешь». Следователь задумался, я молилась Матери Божией, прося отвести от меня его козни, не верила ни одному сказанному слову. Думала – обыкновенная уловка при допросе, но не понимала, чего он хотел.
«Вот что сделаю: твое дело от общей записки начальства отколю и пущу тебя по отдельному делу, без группы, это, голубушка, года три высылки, а не лагерь с уголовниками и работы на сплаве леса. Смотрю на тебя и вижу – не веришь, и я бы на твоем месте не верил. Разговоры – разговорами, а протокол допроса писать надо. Сиди и молись, а я писать буду».
Вероятно, писал около часа, изредка поднимал голову и смотрел на меня, лицо у него было усталое, утомленное, благожелательное и в то же время лицо мужественного человека. Меня не оставляла мысль: «Почему он так странно ведет себя со мною, ведь это же зверь, наверняка зверь, раз работает следователем, поведение его лицемерно и подло».
«Читай!» – и протянул мне протокол допроса, внимательно прочла. Помнится, в нем было написано: «Обвиняемая (возможно, не обвиняемая, а подследственная – сейчас точно не помню) показала, что является верующей-сектанткой, имела на дому религиозную литературу, которая конфискована, в найденных бумагах выражала свои религиозные взгляды, общее количество изъятых документов…», протокол был длинным, запомнилось главное, был составлен по типу вопрос-ответ, об общине и группе не упоминалось. Вопросы и ответы были придуманы следователем и, как и протокол, носили какой-то общий характер. Прочла и сказала: «Евангелие и письма разве являются религиозными документами?»
Следователь даже вспылил: «Ты что думаешь, я тебя невинным членом партии должен изобразить? Если не напишу, что прочла, то выпускать тебя надо, начнут копаться, поставят дело на специальный досмотр – почему арестована? А раз арестовали, то, значит, виновата, скажут – следователь бдительность потерял, присоединят тебя к группе и в лагерь, а меня за потерю чекистского чутья с работы снимут и допрашивать, как тебя, начнут. По этому протоколу в общей безликой массе подследственных пройдешь, дадут начальству общий список подписать, никто ничего не заметит, сейчас массовые аресты идут. Поняла?»
Конечно, поняла и подписала «свои» показания. «Слушай, – сказал следователь, – забыл представиться, дело твое ведет следователь Василенко Владимир Павлович, подследственный должен помнить фамилию человека, ведущего его дело. Дня через три переведут в Бутырскую, на второй допрос вызову на двенадцатый день, меньше двух допросов нельзя провести. Иди, девочка, с Богом, языком не болтай, он многих людей к нам привел. Людям верь, но помни: подлецов вокруг нас много. Передачу продуктовую и вещевую разрешу, в тюрьме себя соблюдай, молода, все в жизни обойдется».
Ушла от следователя, а мысли в голове: «Странный человек, не подлавливает он меня?» На третий день перевели в Бутырки, получила продуктовую передачу и вещевую, на двенадцатый день вызвали ночью на допрос к Василенко, встретил приветливо, спросил, освоилась ли в тюрьме, и стал писать второй протокол допроса: «Прошлый раз тебе все рассказал, сиди и молчи, и, конечно, молиться будешь». Протокол писал долго, вдруг без стука открылась дверь, по шагам поняла, вошло несколько человек – сидела спиной к двери.
Василенко вскочил, крикнул мне: «Встать!», и по стойке «смирно» отрапортовал: «Докладывает следователь Василенко, товарищ, – и далее назвал высокий чин для работников ОГПУ, – ведет допрос сектантки Хохловой, следствие заканчивается, необходимые показания получены, вещественные доказательства, изобличающие ее деятельность, приобщены к делу».
Начальствующий голос сказал: «Необходимое взбадривание для ускорения следствия применяете?»
«Применяю, товарищ», – и далее следовал ранг и фамилия вошедшего. «Продолжайте!» – последовал ответ, и начальство вышло. Василенко сел и продолжал писать протокол; закончив, дал прочесть – построенный на вопросах и ответах протокол растянулся на несколько страниц, я подписала его – от первого он отличался мало, но был длинен и подробен.
«Вот и все, Ия, – сказал Василенко, – главное отколоть тебя от группы, превратить твой арест и высылку в обыкновенную профилактическую операцию по очищению социалистического общества от вредных элементов. Возможно, тебя и вспомнят при проведении следствия по другим арестованным, но ты срок уже получила, и тебя больше не тронут. Сколько таких, как ты, через наш аппарат проходят, представить себе не можешь! Прощай, голубушка! Думаю, все у тебя хорошо будет, молодая. Напоминаешь дочь Зинаиду – в горах погибла. Не забывай, вспоминай нас обоих. Прощай!» Крепко пожал руку и, чуть- чуть касаясь волос, провел рукой по голове, тяжко вздохнул и вызвал конвойного.
Пробыла несколько дней в Бутырках, в пересыльной тюрьме, был этап, ссылка в Караганду, жила на вольном поселении, работала, часто увольняли за то, что ссыльная, потом опять брали на работу, жилось голодновато, но мама присылала посылки, и жить было можно.
Все, кто был арестован со мной по бывшей общине, получили от пяти до восьми лет лагеря, только Клавдия Викторовна и я получили ссылку, она за преклонностью возраста – пять лет, а я, благодаря милости Божией, явленной через следователя Василенко Владимира Павловича, только три года.
Действительно, великую милость проявил ко мне Господь – в месте, где никто и никогда не давал пощады, нашелся человек, проявивший милосердие, доброту. Человек, с которым никогда не пришлось больше встретиться. Все же однажды встреча произошла, но, к сожалению, заочно, через тридцать пять лет. Работала в большой библиотеке, фамилия давно стала не Хохлова – другая, более тридцати лет была замужем, ссылка забылась, но следователя Василенко Владимира Павловича и Зинаиду, его дочь, помнила всегда, молилась за них. Пришлось мне довольно долго работать с милой женщиной, Светланой
