пролить свет сознания на уцелевшие первичные формы разума сродни стремлению человека, который, проведя некоторое время без сознания, обнаруживает пробел в памяти и пытается вернуть забытые воспоминания детства. На самом деле пробелы в детских воспоминаниях — это симптом гораздо более значительной утраты — утраты первобытной психики.
Подобно тому, как человеческий зародыш в своем развитии проходит через стадии, повторяющие эволюционный путь от низших форм жизни к человеку, так и человеческий разум в своем становлении проживает ряд этапов, соответствующих первобытному мышлению. Сновидения как раз и способствуют возвращению воспоминаний того первобытного мира, а также мира детства в виде самых примитивных инстинктов. В определенных случаях, как уже давно подметил Фрейд, такие воспоминания могут давать значительный исцеляющий эффект. Это наблюдение подтверждает, что пробел в детской памяти (так называемая амнезия) это действительно серьезная утрата, а обретение детских воспоминаний может вызвать благоприятные перемены в жизни и даже в благосостоянии.
Из-за того, что дети такие маленькие, а их мысли редки и просты, мы и не представляем серьезности проблем, встающих перед детским разумом в силу его тождественности формам первобытной психики. Вспомните случай с девочкой, подарившей свои неординарные сны отцу, и вам будет понятно, как 'изначальный разум' может проявиться у ребенка.
В детской амнезии встречаются странные мифологические вкрапления, позднее часто переходящие в психозы. Обычно это весьма таинственные, а значит, и весьма важные образы. Если такие воспоминания повторяются в зрелом возрасте, они иногда могут вызвать глубокое психическое расстройство, хотя в других случаях приводят к чудесным исцелениям или обращению в другую веру. Бывает, что с ними возвращается целый пласт жизни, долгое время отсутствовавший, тем самым наполняя жизнь новым смыслом и обогащая ее.
Обретение памяти о детстве и воспроизведение архетипических способов психического поведения может расширить горизонты сознания — при условии, что вам удастся усвоить утерянное содержимое первобытной психики и включить его в работу сознающего разума. Так как это содержимое отнюдь не нейтрально, его усвоение не пройдет бесследно для вашей личности, хотя определенные изменения претерпит и содержимое. На этом этапе процесса так называемой 'индивидуации' (который будет проанализирован в одной из следующих глав книги д-ром М.-Л. фон Франц) толкование символов важно с практической точки зрения, поскольку через символы психика пытается естественным путем примирить и вновь соединить имеющиеся в ней противоположности.
Разумеется, такого эффекта нельзя было бы достичь просто отмахнувшись от символов, едва их увидя. Так можно было бы лишь вернуться к прежнему невротическому состоянию на стадии становления. К сожалению, те немногие люди, что не отрицают самого существования архетипов, почти все как один обращаются с ними как с простыми словами, забывая об их самостоятельной жизни. Тем самым архетипы лишаются (искусственно) элемента сверхъестественного (а значит, исключительного), что дает начало бесконечным заменам одного архетипа другим с такой легкостью, будто все они взаимозаменяемы. Конечно, до определенного предела это так. Но нельзя сбрасывать со счетов их способность вызывать трепет, являющуюся не просто одной из характерных черт, но определяющей сущность архетипического явления.
Это эмоциональное значение следует постоянно держать в уме и учитывать на всем протяжении процесса осмысления символики сновидений и их толкования. Его легко можно упустить из виду, поскольку антагонизм между мыслью и чувством почти автоматически приводит к тому, что, начиная думать о чем-то, мы сразу забываем о том, что чувствовали, и наоборот. Психология вообще единственная наука, принимающая в расчет эмоциональный фактор, потому что он связует нашу жизнь с явлениями, в ней происходящими. Психологию часто обвиняют из-за этого в ненаучности. Подобная критика происходит от непонимания научного и практического значения изучения эмоций.
Излечение разлада
Наш интеллект создал новый мир, господствующий над природой, и населил его чудовищными машинами, польза от которых такова, что мы даже не можем представить, как избавиться от них или от нашего преклонения перед ними. Человек вынужден потакать авантюрным побуждениям своего изобретательного и нагруженного научным багажом разума, восхищаясь его блестящими достижениями. Вместе с тем его гений проявляет жуткую последовательность в изобретении все более и более опасных устройств, с каждым разом все более пригодных для всемирного самоуничтожения.
Ввиду лавинообразно увеличивающейся численности мирового населения, человек уже начал поиск путей и средств контролируемого сдерживания этого прироста. Однако природа может упредить наши искания, направив против человека его же изобретательность. Водородная бомба, например, определенно положила бы конец перенаселению. Хотя мы и гордимся тем, что покорили природу, на самом деле мы ее заложники, ибо мы даже не научились контролировать собственную природу. Медленно, но, сдается, неизбежно мы пестуем катастрофу.
Нет больше богов, к которым мы могли бы обратиться за помощью. Великие мировые религии охвачены усиливающейся анемией, так как из лесов, гор, рек и мира зверей улетучились сверхъестественные силы (приходившие ранее так кстати), а богочеловеки исчезли в глубинах подсознания и там (как нам хочется думать) ведут бесславное существование среди других пережитков прошлого. Наши теперешние жизни подчинены богу, имя которому— интеллект. Он же наша величайшая и печальнейшая иллюзия. Благодаря интеллекту, уверяем мы себя, мы завоевали природу.
Но это лишь лозунг — не более. Ибо 'завоевание природы' оборачивается для нас перенаселением планеты, добавляя хлопот в политическом плане, поскольку люди продолжают ссориться и добиваться превосходства друг над другом так же, как и всегда. О каком 'завоевании природы' тогда можно говорить?
Любая перемена должна с чего-то начинаться, и начинается она с отдельного индивида, который почувствует ее и начнет претворять в жизнь. Таким индивидом может стать любой из нас. Недопустимо оглядываться вокруг в ожидании 'дяди', который придет и сделает то, что должны сделать вы сами, хотя вам этого и не хочется. Но поскольку, похоже, никто не знает, что надо делать, то, может быть, каждому из нас стоит задаться вопросом; а не подскажет ли нам что-нибудь подсознание? Ведь сознательный разум, сдается, ничем не может помочь нам. Современный человек стоит перед горьким фактом неспособности великих религий или разнообразных философских учений явить такую вдохновляющую и захватывающую идею, которая принесла бы ему успокоение, так необходимое перед лицом опасностей, угрожающих миру.
Я знаю, что мне ответили бы буддисты: все было бы в порядке, если бы люди следовали восьмиступенчатому пути Дхармы и могли бы заглянуть в свое 'я'. Христиане говорят, что мир был бы лучше, если бы только люди верили в Бога. Рационалисты утверждают, что был бы у людей ум и благоразумие, и все проблемы можно будет решить. Только вся беда в том, что никому из них не удается решить свои проблемы.
Христиане часто спрашивают, почему Господь не говорит с ними, как, предположительно — он это делал в давние времена. В таких случаях я всегда вспоминаю одного раввина, которого спросили, почему раньше Бог часто являлся людям, а теперь никто никогда не видит Его. Раввин ответил: 'Просто не осталось никого, кто умеет правильно кланяться'.
Этот ответ раскрывает самую суть проблемы. Мы настолько пленены своим субъективным сознанием и поглощены его работой, что совсем забыли о давно известном факте: Господь говорит с нами преимущественно в сновидениях или просто видениях. Буддисты не принимают в расчет мир подсознательных фантазий, считая их бесполезными иллюзиями. У христиан между сознанием и подсознанием стоят Церковь и Библия. Рационалисты до сих пор не знают, что их сознание не охватывает всего мира их психики. Это невежество сохраняется до сих пор, будто подсознание не признано уже более
