l:href='#n_315' type='note'>[315].
'За семьдесят лет, — писал академик И.Ю. Крачковский в 'Очерках по истории русской арабистики', впервые изданных в 1950 году, перевод Саблукова, конечно, значительно устарел, его основная установка на понимание текста согласно поздней мусульманской традиции едва ли правильна, но он не заменен другим, и это одно говорит, какой большой труд не только для своей эпохи Саблуков выполнил'[316]. К этому переводу, с учетом его недостатков, до последнего времени обращаются и авторы востоковедческих и многих советских исламоведческих работ, в том числе и настоящей. В их числе исследователь и переводчик-арабист, защищаемый которым идеал мастерства перевода очень высок: 'Переводом вы вправе назвать лишь такое воспроизведение оригинала на другом языке, которое пробуждает в читателе те же и такого же накала эмоции, что и подлинник'[317].
В Советском Союзе, где свобода совести является неотъемлемой частью советской социалистической демократии, арабский текст Корана издается для удовлетворения религиозных потребностей верующих. Таково, например, издание Корана, выпущенное в Ташкенте в 1375 году хиджры (1955–1956).
Изданный в 1963 году перевод Корана академика И.Ю. Крачковского, сделанный непосредственно с арабского языка, как мы уже отмечали, имеет значительные достоинства. Но этот перевод остался незавершенным.
В дореволюционной России протесты ортодоксальных мусульманских богословов вызывали не только переводы Саблукова. С раздражением встретили они перевод Корана на татарский язык, сделанный представителями мусульманского богословия реформистского 'новометодного' (джадидского) направления Мусой Бигеевым и Зияуддином Кемали. В издававшемся в Оренбурге богословском еженедельнике 'Дин ва магишат' ('Вера и жизнь') в 1912 г. была напечатана статья 'Религиозная философия', в которой говорилось: 'Мы просим не переводить священного Корана, содержащего в себе столько тайного и премудрого, а если он переведен, то не распространять его'. Когда же стало известно, что в Казани в типографии 'Уммид' начали печатать Коран в переводе Бигеева на татарский язык, то под давлением поступивших от мулл петиций Оренбургское магометанское духовное собрание вынесло распоряжение, по которому печатание этой книги было приостановлено. И в дальнейшем, несмотря на ожесточенную газетную полемику джадидов и кадимистов — реформистских и консервативных кругов духовенства, если переводы на татарский язык и печатались, то в замаскированном виде, под видом его 'толкований', как упомянутое 'Татарча Куръани тафсир' Тухватуллина.
Подобным образом обстояло дело и с изданием перевода Корана на некоторые другие языки. Так, 12 апреля 1912 года в газете 'Каспий', принадлежащей бакинскому миллионеру-нефтепромышленнику Г.3.-А. Тагиеву, в 'Заметках мусульманина. К переводу Корана' указывалось, что 'было бы желательно, чтобы мусульманская интеллигенция взялась за это важное дело (перевод Корана на языки русский и 'тюркский', то есть азербайджанский. — Л.К.), несмотря на все отчаянные крики невежественных мулл, считающих этого рода деяния кощунством'.
Вопрос о переводах Корана приобрел особую остроту в России в 1911–1912 годах в связи с важнейшими политическими событиями, переживаемыми страной. Начавшийся после периода реакции 1908–1910 годов новый революционный подъем напугал помещиков и буржуазию всех национальностей. Пытаясь остановить нараставшее революционное движение, они искали действенные идеологические средства воздействия на массы. Поисками таких средств занимались и мусульманский идеологи, как консервативные (кадимисты), так и либеральные, реформистские (джадиды), политическая платформа которых была, кстати сказать, не левее кадетской.
'Рабочий-мусульманин быстро и решительно порывает с устаревшими и отжившими традициями и на все, заимствованное извне… накладывает свой отпечаток… Рабочий-мусульманин в Закавказье не вырождается, не спивается — растет и поднимается с низов все выше и выше', констатировала статья 'Мусульманин-рабочий', напечатанная 24 июня 1911 года в газете 'В мире мусульманства', пытаясь одновременно и заигрывать с рабочими, и 'доказывать' им жизненность и привлекательность ислама.
Рост пролетарского движения беспокоил идеологов ислама; они боялись дальнейшего падения своего влияния на массы. Не случайно в этой же статье содержится призыв поскорее подновить и подправить обветшавшее в исламе. Пока не поздно, писал автор статьи, 'нам важнее всего освободить свою религию, ислам, от тех мертвящих форм, в которые она закована, очистить от плевел, которые вплелись в нее… Наша интеллигенция должна помнить, что на полях, на фабриках и заводах миллионы ее темных братьев обрабатывают земли, куют железо и гибнут в непосильной борьбе… Нужна им пища духовная'. Переведенный на татарский и некоторые другие восточные языки народов нашей страны Коран, а также его новые истолкования и предлагались проповедниками ислама реформистского типа в качестве такой 'пищи'.
Новое отношение к сулимым исламом райским благам росло у бедняков-крестьян. Беспросветно тяжелая жизнь учила их, что нет и не может быть равенства между богатыми и бедными, хотя бы и те и другие были мусульманами, что ислам отнюдь не уравнивает, не 'нивелирует… состояния'.
'Российские мусульмане, — писалось в социал-демократической газете 'Урал', выходившей в 1907 году в Оренбурге на татарском языке, — точно так же как и все другие народы мира, безразлично, какую бы религию они ни исповедовали, к какой бы нации ни принадлежали, распадаются на классы. У мусульман также… имеются, с одной стороны, помещики, и капиталисты, с другой — крестьянство и продающие свою рабочую силу рабочие. Люди с одинаковыми экономическими интересами составляют один класс. Интересы рабочего, продающего свою силу, совершенно противоположны интересам его хозяина, покупающего эту силу…'[318] И сегодня есть страны, где идеологи ислама пытаются затемнить сознание людей утверждениями, будто 'ислам нивелирует нации', 'мусульмане — одна нация', 'ислам — образ жизни', 'среди мусульман нет классов и классовой борьбы', ислам открывает 'третий путь' развития и т. п.
Идеологов ислама страшило и то, что часть национальной интеллигенции, согласная 'с материалистическим пониманием жизни человечества', переходит на позиции марксизма. Отмечая это, один из фактических редакторов 'В мире мусульманства', А.Г. Датиев, писал: 'Последователи ислама просыпаются. И я боюсь, что указанная часть нашей интеллигенции отыщет причины этого пробуждения в 'классовых противоречиях' и пойдет навстречу этому пробуждению с теми принципами 'классовой борьбы', с которыми отправляются на любую фабрику, (на) любой завод'. Этого, по Датиеву, нельзя было допустить, и он стал звать идти в народ 'с Кораном и шариатом', а не с 'Капиталом' Маркса. 'Если слова 'мусульмане — братья', — добавлял Датиев, — страшны для… части мусульманской интеллигенции, то можно легко заменить слово 'брат' приятным их сердцу словом 'товарищ' и сказать себе, что 'мусульмане — товарищи'…'[319]
В тесной связи с подобными выступлениями, направленными на обман трудящихся, находились споры о новых переводах и толкованиях Корана. Эти споры подогревались стремлением определенных кругов стран распространения ислама, заинтересованных в буржуазных реформах, найти им оправдание в Коране. Конституционный образ правления, в частности, согласно новому тафсиру, оправдывался 153-м аятом 3-й суры Корана, где, между прочим, сказано: 'и советуйся с ними о деле'. Вырывая эти слова из контекста, не имеющего отношения к конституции и демократическому строю, еще и теперь авторы разных политических направлений пытаются оправдать ими как современные народные демократические порядки, так и монархический строй.
Попытки приспособить тот или иной текст Корана к политическим или этическим взглядам своего времени, вычитать в нем то, чего он вообще не содержит, возникли давно. Еще в средние века часто один и тот же текст двумя или тремя толкователями понимался и разъяснялся совершенно по-разному. Поэтому даже в среде высшего мусульманского духовенства находились лица, осуждавшие любое толкование Корана как бесполезное занятие. Так, египетский богослов Абд аль-Ваххаб аш-Шарани (ум. в 1565 г.) в своей 'Книге рассыпанных жемчужин о сливках наиболее известных наук' пришел к выводу, что 'ни для кого нет никакой пользы в чтении чужого толкования (Корана), кому бы оно ни принадлежало'[320]. В 'обоснование' этого скептицизма аш-Шарани, сам немало занимавшийся толкованием Корана, привел следующий хадис, явно сфабрикованный в позднейшее время:
'Переписал было какой-то человек во времена Омара ибн аль-Хаттаба список Корана и под каждым
