приду в восемь вечера. До свидания, — добавила она по-французски.
Она ушла также быстро, как и пришла.
— Очень хорошенькая, — Бартельс смотрел на дело воодушевлённо. — Но это не имеет значения. Она хорошо образована, училась в Смольном институте и специализировалась на французской литературе. Леонила такая чувствительная. Необыкновенная женщина, не правда ли? У нас столько общего.
— Она пришла в понедельник как обещала? — спросил я.
— В понедельник? Да, и на следующий вечер. Как она могла выйти замуж за этого варвара?
Они стали любовниками. Это была пылкая любовь. В следующие три года, когда я редко видел его в кафе, он только и говорил мне о ней и об них двоих.
— Она не часто ко мне приходит, не больше одного-двух раз в неделю. Она боится его. Когда она со мной, для меня не существует окружающий мир, мы оба пребываем в нирване. Полное отрешение, абсолютный телепатический контакт, впечатляющее сродство подсознательного. Я могу разговаривать с ней на расстоянии, просто концентрируясь на своём чувстве к ней. Я говорю с ней и получаю ответы от неё. Нам не нужно даже писать писем, мы и не пишем. Всё, что я хочу сказать ей, я посылаю через пространство, у нас даже время свиданий совпадает.
Я не верил этим заявлениям.
— Почему так всё остаётся, и она не разводится с мужем?
— Мы не хотим жениться. Мы оба думаем, что поженившись, мы только всё испортим, нашу совершенную любовь. Никто из смертных не испытывал такой любви.
— А её муж, он что-нибудь подозревает?
— Откуда? Мы же не глупые, мы оба очень осторожны. Мы никогда вместе не появляемся на людях.
Он засмеялся.
— Часто она говорит со мной телепатически в его присутствии, когда он занят чтением газеты. Мы возбуждены своей смелостью.
— Её неверность её не смущает?
— Что за нелепый вопрос! Мы: она и я, выше узкомыслящей морали человечества.
— У неё есть комплекс вины? — настаивал я.
— Мой дорогой друг, — усмехался он, — У нас нет никакого комплекса вины. Мы — высшие существа, мы верим в духовную свободу. Мораль — это продукт обычаев и традиций, наложенных обществом, в котором живёт человек. Мы же — дети богини Мойры, которая отвергла все цепи и оковы морали.
— Ты играешь с огнём.
Это было всё, что я мог ему сказать.
Честно говоря, я разочаровался в Бартельсе. Он претендовал быть странником, прохожим, отвлечённым от человеческих дрязг. Теперь же он оказывался вовлечённым в любовь с замужней женщиной, делая при этом странные утверждения по части их обоюдных телепатических способностей.
Я уже оканчивал университет, когда однажды поздно ночью Бартельс позвонил мне.
Его голос был хмурым.
— Мне нужно с тобой поговорить, мне нужна твоя помощь. Приходи сейчас ко мне домой.
Я колебался. Было холодно, и я очень устал за день.
— Пожалуйста, помоги мне.
— Я не знаю, где ты живёшь.
Я ведь не был у него ни разу. Он дал мне адрес. Я до сих пор помню его: Мойка 68. Он встретил меня на улице, и мы поднялись по лестнице на четвёртый этаж.
— Вот она.
Леонила, которую я никогда прежде не видел, лежала на кровати, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами. Увидев меня, она попыталась заговорить, но у неё не получилось: звуки застревали у неё в горле. Я сразу понял.
— У неё инсульт.
— Да, она всё ещё в сознании, но может впасть в коматозное состояние.
— Как это всё случилось?
— Двадцать минут назад она пришла ко мне. Она была возбуждена, я старался успокоить её. Её муж всё про нас узнал. Наверно, он следил за нами, когда она была у меня после обеда. Он беспощадно избил её и выбросил её из дома. Она прибежала сюда, и вдруг её голос стал хрипнуть. «Я плохо себя чувствую, но не беспокойся, мне скоро станет легче». И вдруг я заметил, что её правая рука слабеет, а левый глаз закрылся. Это был инсульт, сильный инсульт. Мы должны доставить её в больницу, но я не могу сам этого сделать: Денисьев сразу же об этом узнает. Ты должен доставить её в больницу, сказав, что нашёл её недалеко от своего дома. Да… ты должен это сделать. Скажи, что нашёл её на Загородном проспекте недалеко от Невского.
— Как я могу…, — запротестовал я.
Мне не хотелось ввязываться в семейные дела профессора Денисьева.
— Быстро, быстро, каждая минута дорога, — он толкал меня, он настаивал.
Я накрыл её шубой и надел на неё тёплую шапку.
— Подожди минутку, — голос Бартельса снова был спокойным. — Она должна поступить в больницу, как неизвестная, пусть муж забеспокоится, где она.
И он забрал из её сумочки два письма, адресованных ей, и записную книжку.
— Ей потребуются деньги.
И он положил двести рублей ей в кошелёк.
— В какую больницу ты хочешь, чтобы я её отвёз?
По очевидным причинам я был раздражён им.
— Только не в мою клинику. Возьми её в Александровскую больницу, у меня там знакомый невропатолог.
— Почему бы ему не позвонить сейчас?
— Нет, я не хочу, чтобы нас видели вместе, не сейчас.
Еле-еле мы нашли извозчика. Это была старая полузамёрзшая лошадь. Мы ехали до больницы, казалось, целую вечность, в то время как я держал находящуюся без сознания Леонилу на своих руках.
С помощью санитаров мы внесли её в приёмный покой, и дежурный врач согласился, что это экстренный случай.
— Её имя? — спросил он меня.
И я дал ему эту версию, что якобы я нашёл её на улице.
— Она, должно быть, из зажиточных, — заметил доктор. — Соболиная шуба… вы смотрели её сумочку?
— Нет, — сказал я.
— У неё есть все деньги, чтобы заплатить за частную палату и за лечение, а никаких документов нет.
Он обещал тут же устроить палату и обеспечить кислород. В течение нескольких дней она находилась в критическом состоянии без сознания, и только я приходил к ней. Бартельс звонил мне каждый вечер, но приходить отказался.
— Меня знают в этой больнице.
Он так и не позвонил невропатологу, работающему в этой больнице, как он обещал это сделать. Я сам поговорил с ним, это было в тот день, когда Леонила стала постепенно приходить в сознание.
Доктор Шаров, невропатолог, тут же пришёл к ней и воскликнул:
— Леонила Викторовна Денисьева! О, господи! Мы должны срочно звонить Денисьеву!
— Я её не знаю. Я никогда их не встречал: ни её, ни её мужа, — пробормотал я извиняющимся тоном и вышел из палаты.
Когда Бартельс позвонил вечером, я тут же сказал ему, что больше я в этом не участвую.
— Это твоя проблема, и я сделал больше, чем мне бы следовало.
