— Я ненавижу каждую минуту с ним.
— Но вы, тем не менее с ним?
— Да, я пыталась много раз убежать от него. Он всегда меня находит. Я была просто счастлива, когда он уехал в Москву и женился на другой женщине. Я снова чувствовала себя свободной. Я чувствовала себя как надо. Я уехала в Париж и начала работать в госпитале. Я даже поступила в медицинский институт. И вдруг полгода назад он объявился в Париже. Из ниоткуда. Я молила, чтобы его убили его друзья коммунисты, которых он так обожал. Но он тут….
— Как он убежал из России?
— Я не знаю. Я о нём ничего не знаю, и меня это вообще не интересует. Что меня волнует, это то, что я безнадёжно впуталась с ним, безнадёжно.
— Но он вас любит.
— Да, — сказала она сердито. — И в этом-то вся проблема. Если бы только он перестал меня любить…. Я ненавижу его всей душой и телом. Я хочу, чтобы он умер, раз и навсегда.
— Наверно, вам не следовало бы говорить такие вещи….
Тем не менее, я её понимал.
— Да, это ужасно. Но я знаю, что это правда. Я не могу ничего поделать. Я не могу. Когда-нибудь я упрусь в тупик и покончу с собой. Я ненавижу его так, как будто я ненавижу самое дорогое в моей жизни. Я подхлёстываю свою ненависть, выдвигая против него всё новые обвинения. Когда он меня бьёт, я испытываю наслаждение, потому что это помогает мне ещё больше его ненавидеть. И тем не менее, часть моей души принадлежит ему. Это безумие. Я знаю, что он мерзавец, жестокий и преисполненный тщеславием. И как только господь создаёт таких людей? Я его раба….
И она расплакалась.
— Он идёт! — пошептал я ей.
Весёлый и вальяжный, Бетвугин сел за столик.
— Приятно встретить старого друга после стольких лет. Как дела? Всё ещё смотрим в микроскоп, пытаясь решить вечные вопросы жизни и смерти?
Он развалился в кресле.
— Что вы пьёте? Вермут? Напиток буржуазии. Я предпочитаю шампанское. В Москве оно у меня было каждый день. Они мне давали лучшее шампанское в России.
— А в Сибири они вам тоже давали лучшее шампанское? — перебил я его.
Он улыбнулся, и его глаза не ответили на этот вопрос. Я не мог скрыть своё раздражение, встал и покинул их, сказав только короткое «До свидания».
Я не мог забыть Елену в её отчаянии и её безвыходной ситуации. Странное предчувствие заставило меня снова искать встречи с ней. В течение следующих десяти дней я не мог найти её. Я искал её снова и снова, но всё безуспешно. Я постоянно гулял вокруг отеля «Негреско», ходил по казино, по барам, в надежде встретить её. Они пропали, и я подумал, что они уехали из Ниццы.
Через десять дней после моего разговора с Еленой доктор Картотто остановил меня в вестибюле больницы.
— Вы газеты читали сегодня? — спросил он возбуждённо.
— Нет ещё, у меня нет время на газеты.
— Взгляните, — и он сунул мне газету. — Что вы скажете?
На первой странице газеты была фотография Бетвугина, и я прочёл, что известный русский хирург- эмигрант доктор Бетвугин был убит своей собственной женой Еленой в отеле в Бьюло. Это был случай явного убийства-самоубийства. Она была тоже мертва. Мотивы этого преступления были неизвестны. В газете говорилось, что со слов работника отеля, они казались счастливейшей парой в мире. В газете не было фотографии Елены. Они не нашли ни одной фотографии в их багаже. Даже после смерти он оставался эгоистом.
Братья Пятаковы.
Однажды группа медицинских студентов и интернов болтала в лаборатории Ивана Павлова в ожидании его прихода. Это было во время моего первого года работы после института. И хотя я не был последователем Павлова, я проводил много времени в его лаборатории. Разговор обратился к предчувствиям — не очень популярной теме у «Павловцев». Большинство отказывалось допустить всякое научное обоснование существования шестого чувства. И только один робко возражал против отрицания этого «жизненного фактора человеческой жизни». Это был доктор Рождественский, способный физиолог, который признался, что сам чувствует строгое и сильное предчувствие. «Я отчётливо вижу, как будто открываю дверь лифта, и падаю вниз в глубокую шахту. Падая, я слышу, как моя жена кричит: «Не пользуйся лифтом, он сломан». Самое интересное во всём этом деле, что у меня это предчувствие не во сне, а когда я ещё в полусне, то есть это не сон, а как реальное видение» — сказал он, наблюдая скептические улыбки своих коллег.
Мы пропустили историю мимо ушей, и только иногда подшучивали над ним в плане советов ходить пешком и не использовать лифт.
Через полгода нас пригласили домой к одному из коллег, который жил на шестом этаже. Вечеринка была весёлой, и было уже поздно, когда мы все вышли. Мы все были под градусом. Мы вызвали лифт, который был довольно примитивного устройства и Николай, который обсуждал один из последних экспериментов Павлова на собаках, открыл дверь и шагнул. Именно в этот момент жена нашего хозяина прокричала: «Не пользуйтесь лифтом, он сломан!»
Николай летел три этажа и упал на крышу стоящего лифта. Он выжил, но у него были переломаны ноги и руки, и было сильное сотрясение мозга. Он провалялся в больнице почти год и перенёс бесконечное количество операций. В конце концов, он выздоровел и вернулся к работе.
Когда Павлову сказали об этом предчувствии, он сразу отмёл это в сторону: «Чистое совпадение, нет такого явления — предчувствия» — кратко отбросил он.
Для биологов и людей науки трудно признать наличие шестого чувства, которое никак нельзя измерить. Однако если любой из нас испытает то, что испытал доктор Рождественский, мы уже склонны допустить, что может быть, наука и не права, и мы уже склонны допустить существование области непостижимой для человеческого ума, которая может быть никогда и не будет познана.
Именно поэтому события 29 сентября 1917 года выгравировались в моей памяти навсегда.
Вообще-то, почему бы германской бомбе и не попасть в наш вагон? В определённом смысле на войне в этом ничего не было удивительного. Ужасным было то, что бомба убила моего друга и помощника Шеллинга и разнесла два вагона в щепки. Менее понятным для меня является факт, что я избежал смерти на время, равное меньше минуты. Конечно, это был несчастный случай на войне, однако, в этом случае было нечто, что я не могу просто так забыть.
Я помню это ясно как сейчас. Я валялся на кушетке в полусне. Звук был оглушающий, у меня было ощущение, что аэроплан прямо над крышей вагона. Я отчётливо вижу лицо немецкого лётчика, хотя мои глаза и закрыты. И затем я слышу, как Илья кричит: «Вот … Господь спасёт нас», и кто-то бормочет: «Шиллинг убит».
Я в ужасе вскочил с кровати и поднял занавеску. Было раннее утро, за окном щебетали птицы. Было тихо, только Шеллинг похрапывал в соседнем купе. Что это было? Кошмар? Наверно, но как только я начал анализировать обстоятельства, у меня появились вопросы. Весь этот сон я совершенно чётко слышал тиканье будильника на моём столике. Об этом можно долго спорить, но факт остаётся фактом, через шесть часов мы обсуждали с Шеллингом микроскопический срез ткани. Мы оба согласились, что это безнадёжный случай костной саркомы. Шеллинг готовился показать мне другой срез, но я отошёл в своё купе за сигаретами. Купе размещалось на противоположном конце вагона. Внезапно я услышал звук аэроплана. И только я вошёл в своё купе, как всё вокруг взорвалось, и я потерял сознание.
— Он жив, — услышал я голос Полевицкого.
— Несчастный Шеллинг мёртв.
Это был голос Ильи.
Шеллинг был мёртв. В молчании мы стояли у свежей могилы, в то время как местный священник служил молебен. Кто управляет человеческой судьбой, думал я. Какие-то секунды отделили меня от судьбы
