легче. А еще вы говорили – тогда, давно, – что маги-палачи оставляют что-то вроде зарубок в сознании тех, кого допрашивают, верно? Если этот сделал так… вам же проще будет, я не прав?
– Память у вас хорошая, – хмыкнула я. Лейтенант не уставал меня поражать.
– Не жалуюсь. – Лауринь посмотрел на меня в упор. Взгляд его был непреклонен. – Фло, если есть шанс узнать хоть что-то, вы должны это сделать. Вы ведь сами сказали, что времени нет… А никого, кто мог бы рассказать хоть что-то, уже в живых нет! Ни отца, ни Старсиса… Только сам Наор, но его же не допросишь!
– Чтобы допросить, его сперва нужно поймать, а как его поймаешь, если не знаешь, кто он? – хмыкнула я. – Тут у нас замкнутый круг образуется…
– Если бы я мог что-то вспомнить сам… – Лауринь опустил голову. – Я старался, Фло, но не вышло. Вспоминается какая-то ерунда, а про отцовских знакомых – ничего.
– Неудивительно, вам сколько лет-то было на тот момент? – хмыкнула я. – Вы, конечно, могли что-то видеть или слышать. Другое дело, что по юности лет и недомыслию даже не поняли, чтo именно. И не запомнили, конечно. То есть вам кажется, что не запомнили. – Я вздохнула. – На то и рассчитывал фальшивый «палач»…
– У него не получилось. Но у вас должно выйти! – непреклонно сказал Лауринь.
– То есть вы твердо намерены рискнуть, – вздохнула я. Переубеждать его было бесполезно, это я уже поняла. – И откуда в вас такие наклонности? Терпеть такую пытку…
– А откуда вы знаете, каково это? – любопытно спросил Лауринь.
– Хороший судебный маг, – сказала я медленно, – обязан на своей шкуре испытать то, что намерен впоследствии применять на практике. Во всяком случае, так полагал мой наставник.
– А кто был вашим наставником?
– Мой дорогой дед, конечно, кто же еще, – ухмыльнулась я. – О, он в полной мере дал мне прочувствовать, каково это – допрос первого уровня. Вы не веселитесь так, Лауринь, к вам в лучшем случае второй-третий уровень применяли. На первом ощущения куда как интереснее…
– Ну а раз вы знаете, каково это, то понимаете – если надо, можно и потерпеть, – заявил Лауринь нахально, но видно было тем не менее, что ему все же немного не по себе.
Я только хмыкнула в ответ. Что ж, пускай храбрится, посмотрим, что из этого выйдет. Может быть, и правда удастся увидеть хоть что-нибудь. Мальчишки обладают удивительной способностью оказываться в самых неожиданных местах и видеть и слышать самые невероятные вещи, другое дело, что они моментально об этом забывают… Вернее, им так кажется. Все, что мы когда-то видели или слышали, навсегда остается в нашей памяти, нужно только уметь извлечь это оттуда.
Я решительно отогнала надежду на чудо, которое вывело бы мое расследование из тупика, куда оно забрело по причине отсутствия улик и свидетелей. Чудес, увы, не бывает, а те, что случаются иногда, – либо мошенничество, либо дело чьих-то умелых рук…
– Садитесь в кресло, – показала я Лауриню на кресло с низкой спинкой. – Двигаться вы не сможете, я приму меры, так что не пугайтесь. Иначе наверняка начнете дергаться и все испортите.
– Как скажете, Фло, – несколько нервно улыбнулся Лауринь, пристраивая голову на спинке кресла. – Но я не буду дергаться.
Я прикрыла глаза – на его запястьях замкнулись невидимые путы, прочно приковывая руки лейтенанта к подлокотникам, другие притянули его за плечи к спинке кресла. Не то чтобы я не доверяла силе воли Лауриня, благо имела уже случай с нею познакомиться, но подстраховаться все же стоило.
– Расслабьтесь и закройте глаза, – велела я, положив руки ему на виски и повторила уже единожды сказанное: – Постарайтесь не думать ни о чем и не пытайтесь утаить что бы то ни было – будет только хуже.
Лауринь едва заметно кивнул, и я приступила к работе. Тянуть смысла не было: чем более напряжен, скажем так, подопытный, тем более болезненным окажется проникновение в его память. А свести Лауриня с ума мне совсем не хотелось, он и так с головой не дружил.
Закрыв глаза, я погрузилась в глубины чужой памяти. Прежде мне всего раз или два доводилось проделывать такое, и дело касалось недавних воспоминаний, но теперь… теперь мне предстояло забраться очень далеко. Я подавила искушение взглянуть на недавние события глазами Лауриня (увы, мне некогда было заниматься такой ерундой) и пустилась дальше. Так глубоко забираться мне раньше не приходилось, и «зарубки», оставленные тем, неизвестным магом, пришлись очень кстати. У меня закружилась голова: обрывки воспоминаний роились вокруг, перепутывались, сплетались в непонятный узор. Я узнавала кое- кого: вот Его величество, казавшийся Лауриню недосягаемым и величественным, вот сослуживцы… Нет, дальше, еще дальше… Воспоминания о пожаре в родовом поместье я пропустила – от них веяло такой болью и горечью, что я побоялась затеряться в них, к тому же об этих событиях я знала все или почти все.
Я на мгновение открыла глаза, чтобы вернуть ощущение реальности. Реальность заключалась в том, что у меня сильно кружилась голова и пересохло во рту. Лауринь, зажмурив глаза, дышал тяжело, со всхлипами, лоб покрылся испариной, и я запоздало подумала о том, каково ему приходится от моего грубого проникновения. Я все-таки не опытный маг-палач, умеющий свести последствия к минимуму… Впрочем, отыгрывать назад было поздно, и я ринулась еще глубже с того самого места, на котором остановилась.
Кое-что мне удалось разглядеть очень хорошо – эти воспоминания были яркими и четкими. Вот Ференц Лагарста, еще не старый – мне повезло, я обрушилась, кажется, сразу в детские воспоминания Лауриня, – действительно, красивый мужчина, маленькому мальчику казавшийся настоящим сказочным великаном. Рослый, с неистребимой военной выправкой, заметной даже в штатском платье, с умными веселыми глазами, с едва заметной проседью в черных волосах. Он, наклонившись над Лауринем, что-то выговаривает ему, показывая на другого мальчика, черноволосого, зареванного, с расквашенным носом. Должно быть, это старший брат Лауриня… как его, Люций? А вот мать, Мажея. Действительно, Лауринь унаследовал от нее и цвет волос, и тонкие черты лица, и глаза, большие, серые, выразительные, но вот рот и подбородок не ее, это очевидно… Впрочем, мне не до подобных изысканий. Мне нужно пробираться еще дальше, в более ранние воспоминания, и вот их-то шерстить как следует, в поисках хоть крохотной зацепочки…
Когда я в очередной раз вынырнула в реальность, пот лил с меня ручьем. Лауриню приходилось тяжело – из прокушенной нижней губы по подбородку тонкой струйкой текла кровь, побелевшие от напряжения пальцы, сведенные судорогой, вцепились в подлокотники кресла.
Пора было заканчивать, я знала это. Такие опыты могли плохо кончиться, да и мало приятного наблюдать, как мучается человек, но бросать работу на полпути не хотелось – я только-только добралась до воспоминаний, связанных со столицей.
И я продолжила – признаться честно, из последних сил. Давно мне не приходилось так выматываться, но мое упорство было вознаграждено – я все-таки углядела кое-что. Даже не углядела – услышала. Мальчишки действительно умудряются оказываться в самых неожиданных местах, а у Лауриня, похоже, на роду было написано попадать в неприятности…
Смутное, зыбкое воспоминание: маленький Лауринь играет в прятки с братом, забирается за портьеру в кабинете отца. И дальнейшее – не столько зрительные образы, сколько голоса: кто-то входит в кабинет, Лауринь узнает отца, а второй человек ему незнаком. Ференц Лагарста разговаривает с этим незнакомцем, беседа ведется вполголоса, разобрать удается лишь отдельные фразы, да Лауринь и не вслушивался, но мне оказалось достаточно и их. Оставался сущий пустяк – уничтожить чужие «зарубки»…
Я открыла глаза – закончила я вовремя, с губ Лауриня рвался уже не стон, а хриплый крик, а рубашку на нем можно было выжимать. Я сняла с него магические оковы, и мой лейтенант разом обмяк в кресле, дыша, как загнанная лошадь. Повинуясь неожиданному порыву, я обняла его, прижала к себе мокрую голову.
– Все, – тихо сказала я, гладя его по взъерошенным волосам. – Уже все…
Лауринь издал что-то среднее между смешком и стоном и взглянул на меня снизу вверх.
– Фло… вот вы маг, вы должны знать… неужто маги не могли сделать эту… процедуру… не такой… не такой…
– Болезненной? – подсказала я. – Видите ли, обычно ее применяют к подозреваемым в совершении тяжких преступлений либо к добровольцам. Последние согласны терпеть, а с первыми никто особенно не
