— Только на всякий случай, — досадуя на него, сказал я. — Если вам удобнее уйти, то вот телефон. Вызовем такси, и не мучайте себя.
— Нет… Уйти-то мне некуда, правду говоря, лучше уж перебьюсь у вас, — сказала она, раздумывая. — Собственно, поезд в девять утра, ждать недолго…
— Лучше поспите у нас. Дальняя дорога? Если не секрет.
— Н-нет, не секрет. Просто пора пришла из Москвы уезжать: примелькалась, опасно. Поеду на юг. Вернусь, может быть, осенью. Если дадите телефон, то позвоню, может, будет другое настроение? И отработаю свои двадцать рублей. Даже, пожалуй, я их сейчас вам верну.
— Нет! Нет! — закричал Андрей. — Это уже маразм, оставьте.
— Спасибо… Да, вы по-своему правы, вообще правы. Здоровые нормальные люди, на что вам проститутки, они почти поголовно больны гонореей; я сейчас, кажется, вылечила, но ведь никогда не знаешь, когда схватишь новую, каждый день, каждый час… Нет, действительно, если вы только боитесь заразиться, то, правда, я чувствую, что здорова, и потом в сумке у меня есть марганцовка для дезинфекции.
— Вот дает! — восхищенно сказал Андрей.
— Да! Мне совестно взять эти двадцать рублей ни за что. Может, я сбила настроение, не желая делать стриптиз? Но помилуйте, это же была лишь просьба: если можно. Хорошо, я вам сделаю, я сделаю!
Она принялась лихорадочно освобождать место на столе, сдвигать на угол тарелки с объедками. Андрей ухватил ее за руки и с трудом усадил. Она вся была комком нервов, истерически натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Я пытался вспомнить, нет ли у Андрея каких-нибудь лекарств, хотя бы валерьянки, но обычно он, здоровый, как бык, никаких лекарств не держал.
— Не бойтесь, — моментально возразила она наблюдательно, — не сделаю вам неприятностей. Я умею себя держать. Хорошо. Я полежу здесь до утра. Хорошо. Я тихо полежу. Не обращайте на меня больше внимания. Я действительно вас не поняла. Все в порядке, ребята, все в порядке. Благодарю вас. Я ложусь.
— Хотите ванну? — напомнил Андрей.
— Ох, да, конечно.
— Вон та дверь. Разберетесь сами? Полотенца берите любые. Если мы заснем, то погасите свет, и на всякий случай: спокойной ночи. Я наставлю будильник на половину восьмого, правда?
— Да, лучше на половину восьмого. Спасибо за все. Спокойной ночи. Не беспокойтесь, ванную я после себя уберу.
Она заперлась в ванной. Пустила воду. Мы остались за столом и молча стали пить коньяк по каплям. Когда бутылка кончилась, Андрей достал другую, но пьяными мы не делались, наоборот. В последнее время такое с нами бывало все чаще: по мере питья голова не оглушалась, а лишь парадоксальным образом четко трезвела и прояснялась, признак не из лучших.
В ванной она была довольно долго, но выйдя, не удивилась, увидев нас в тех же позах за коньяком. Оказывается, она вымыла голову, и жидкие слипшиеся пиявки волос делали ее похожей на вынырнувшего из воды мальчишку.
— Я кое-что выстирала, повесила там на трубе, белье, колготки, и… вы извините, я заберу, как только встану.
— Поешьте, — предложил Андрей.
— Если вы позволите, я только возьму еще сигарету, — она села к столу, взяла бутылку, в которой оставалось еще на дне, взболтнула. — Вторая, что ли?
— Да.
— Если бы оно где-нибудь было, — вдруг мечтательно и со звенящей болью сказала она, — я бы выпила виски.
— Мы бы сами выпили. За доллары-то можно достать в валютных магазинах.
— А вы держали когда-нибудь в руках доллары?
— Нет.
— Я держала. Правда, это было очень, очень давно. Но держала. Они серо-зеленого цвета и все одинакового размера, не так, как рубли.
— Почему вас называют леди Гамильтон? — спросил Андрей.
— Вы уже успели услышать? Ого, тогда действительно следует срочно, срочно уезжать.
— Это тайна?
— Какая там тайна. Я действительно леди, если хотите, теоретически то-есть, но не Гамильтон. Это кто-то выдумал, было такое старое английское кино, насмотрелись. Я когда-то вышла замуж за американца и таковой женой, в общем, остаюсь…
— Где же он?
— Понятия не имею. Это было давным-давно. Мне тогда было восемнадцать лет, жила замужем два месяца. Леди. Ну, потом эта знаменитая история с русскими женами иностранцев, я одна из них.
— Я что-то очень смутно слышал. Арестовывали?
— Бог ты мой, как вы молоды. Могли бы быть моими сыновьями, ребята. И никто этого уже даже не помнит. Новые страдания вытеснили старые, придет время, забудут и эти… Ах, ладно, налейте мне. Больше, больше. Скорее сдохну, подумаешь, беда. Какая разница, верно?
Она одним духом, крупными глотками выпила полный фужер коньяку, ради чего Андрей мимоходом извлек новую бутылку. Выпила легко, как воду, и не кашлянула. Андрей с трудом отнял у нее сигарету, заставил закусить шпротами.
— Если не хотите вспоминать, не надо.
— Нет, почему? Люди моего возраста, некоторые, помнят. Вам бы тоже не мешает знать. Сразу после войны браки с иностранцами были разрешены. Ну, мы были школьницами, бегали на открытые вечера в американское посольство, там шикарные фильмы крутили, с Гретой Гарбо, Чаплиным, я влюбилась в одного из шоферов посольства, он меня катал… Тогда это было можно, после войны американцы — союзники, такие, куда ж там, друзья. Он мне говорил, что он сын богатых родителей, захотел увидеть жизнь в СССР, скорее всего врал, мальчишка совсем, но долларов у него было, и, правда, без счета. И поженились. Молоденькие, такая любовь, такая любовь. У него кончался срок контракта, мы решили ехать к его родителям — где-то в Калифорнии. Я была на седьмом небе. Тут пришли и меня забрали. Нас набили целый поезд, таких жен иностранцев. Изменилась политика, в один день, как это у нас всегда. Я была беременна. Родила в мурманской тюрьме, уже на севере. Девочку на третий день отобрали. Конечно, наши мужья- иностранцы протестовали. Мы на что-то надеялись. Я потом узнала, что шум в мире некоторый был, их всех повысылали из Союза, они устраивали демонстрации в Вашингтоне перед советским посольством. А потом помалу затихло. Я вышла в пятьдесят седьмом году развалиной, реабилитированная… Вся леди тут. Хм… Как и не было молодости.
— Пытались отыскать мужа?
— Пыталась, но меня вызвали и разъяснили, что этого делать не следует. Я сама поняла тоже, что не надо. Брак с его стороны, конечно, давно расторгнут. Он сам или умер, или у него, без сомнения, другая семья. Я стара, кончена. Смеетесь? А потом, американцы — они же с другой планеты. Они даже живут здесь в СССР — и ничего не понимают. Видят, а как дети — не понимают. Я полагаю, он написал всевозможные протесты — и успокоился. Может, его даже убедили, что так и надо, что с его стороны была ошибка молодости, глупость. Кого я непрерывно искала лет десять — это свою дочь. Мне всюду ответили, что такой ребенок не числится. Выла и искала, как волчица, куда только не писала, куда не ездила, — нет такой девочки и не было. Не было! А она мне снится по сей день. Вот такую проститутку вы сегодня на свою голову взяли, испортила вам настроение только. Прошу покорнейше прощения, сама ненавижу эти копания да ковыряния. Пришел, отработал — точка. Ванна ваша меня расклеила. Плесните еще глоток… немного, один.
— Может, не пейте?
— Какая же разница теперь?
— И то верно, — согласился Андрей. — Хотя вообще не мое щенячье дело лезть с соображениями, но вы так быстро сгорите, думаю. Явно губите себя, Людмила… простите, как вас по отчеству?
