заставят их сдаться. Огонь, огонь и еще раз огонь!
В последние годы войны Евдокимов все больше внимания уделял лазутчикам. Он разработал систему оплаты предательства:
столько-то за информацию, столько-то за побег от имама, за выступление против имама, за нейтралитет, за сданную пушку…
Одним словом, граф Евдокимов создал для горцев своеобразную школу морального разложения. Что ж, графу удалось сделать в этом направлении определенные успехи. По словам Барятинского, граф был неплохим учителем, хотя и не без греха: нечистым на руку, да к тому же взяточником.
В конце концов Михаилу Тариэловичу стало стыдно за себя: до чего дошел — завидовать карьере какого-то беспринципного, жестокого и вороватого солдафона!
Нет, Михаил Тариэлович, потомственный дворянин, не опустится до такого. Евдокимов работал грязными руками, но не головой.
А Михаил Тариэлович себя еще покажет.
…Михаил Тариэлович стоит у окна, наблюдая, как пенятся снежные облака на вершинах гор. В густой листве тополя воркуют голуби. С гор веет прохладой. Он поднимает плечи и встряхивает головой, как бы отгоняя от себя мрачные мысли 'Хорошо бы в тень, под дерево…' Но в ту минуту открывается дверь и входит начальник штаба полковник Свистунов. Лорис-Меликов невольно залюбовался его стройной фигурой.
— Пакет из Главного штаба, ваше превосходительство.
— Положите на стол, — кивнул Лорис-Меликов. — Что сообщают из Чечни?
— Имеются донесения начальников Ичкерийского и Аргунского округов.
— Ну и что нового?
— Все то же. Неспокойно в Нагорной Чечне. Если судить по сообщениям, в народе зреет восстание. К счастью, возмущение поддерживает только молодежь. Старшее поколение не уверено в успехе.
— Было бы логичнее, если идея исходила от старшего поколения.
Значит, молодежь верит в успех, любезный Александр Павлович?
Это опаснее.
Оба с минуту молчат.
— Будут ли какие указания?
— Нет, благодарю вас.
Когда за полковником закрывается дверь, Михаил Тариэлович подходит к столу, покрытому блестящим черным лаком, и грузно опускается в глубокое мягкое кресло с высокой спинкой.
Медленным движением он срывает сургучные печати, перочинным ножом разрезает конверт и листает сложенные вчетверо листки бумаги. Протерев чистым батистовым платком стекла очков в золотой оправе и водрузив их на длинный, мясистый нос, он бегло просматривает вступление, а затем внимательно читает:
'… Надо отметить, что не все части Восточного Кавказа одинаково нам враждебны и одинаково для нас опасны;
следовательно, не все они требуют одинаково строгих мер предосторожностей. В западном отделе Терской области разноплеменность населения, давняя привычка к русскому управлению, а частью и разность религий населения делают власть нашу почти упроченной; тут возможны только частные, мелкие беспорядки. В округе Кумыкской — и свойственно местности, повсюду ровной, и быт народа, достигшего под нашим управлением весьма значительной степени благосостояния, также устраняют опасность восстания.
Дагестан же находится в ином положении, искони воинственное и фанатичное население его ненавидит нас, может быть, более, чем кто-нибудь другой. Скудная, суровая природа страны подает мало надежд на развитие материального быта населения и на смягчение нравов его. Но эта же природа и сложившийся быт народа облегчают нам управление данным краем и позволяют удерживать его в повиновении. Природа приучила дагестанцев к труду. Здесь, на скалистых горах, каждый клочок земли, способный к обработке, добытый потом и кровью поколений, передается из рода в род и составляет единственное средство обеспеченного существования семьи. По всем этим причинам, никак не рассчитывая на преданность нам дагестанского населения, мы можем, по крайней мере, надеяться, что восстание в Дагестане не произойдет.
К сожалению, ни один из трех факторов, которые упрочивают нашу власть в Дагестане и в двух крайних отделах Терской области, не существует в среднем отделе последней, населенном чеченским племенем. Тут, наоборот, все против нас: и характер народа, и быт его, и местность. Продолжительная война, которую чеченцы вели, не возвысила и не улучшила их характера; поставленные между ударами наших войск и деспотической властью Шамиля, не имея сил ни защищаться от нас, ни свергнуть шамилевское правление, чеченцы в течение 20 лет старались только увертываться от грозивших опасностей, употребляя свое оружие и разные ухищрения то против одной, то против другой стороны, и всегда друг против друга. В этой странной двойной войне и непрекращающейся междоусобице они утратили почти всякое понятие о долге, об уважении к собственности, о святости данного слова. Привычка к опасностям и хищничеству развилась в них до такой степени, что сделалась почти потребностью. В течение 20 лет ни один из чеченских аулов не был уверен в том, что он останется на месте до следующего дня: то наши войска уничтожали их, то Шамиль переносил на другие места по мере наших движений. Благодаря необычайному плодородию почвы народ не погиб от голода, но утратил всякое понятие об элементарных удобствах жизни. Демократизм у них всегда был доведен до крайних пределов: они не имели не только понятия о сословиях и наследственной власти, но и понятия о какой бы ни было власти вообще. В языке чеченцев нет слова 'приказать…'
— Написал бы короче: сумасшедший народ, — глубоко вздыхает Лорис-Меликов. — И только могила его исправит…
'…При таком характере и полном отсутствии общественных связей чеченцы занимают и местность, наиболее благоприятную ко всякого рода беспорядкам и мятежам. В течение продолжительной войны мы отняли у них много земли, но такой, которая теперь не имеет важности ни в политическом, ни в военном отношении. Они владеют всеми лесистыми ущельями Черных гор, имеющими значение крепостей, горными трущобами Аргунского и Ичкерийского округов и через них выходят на непосредственную связь с Дагестаном. Здесь находят безопасное убежище все их абреки. Сознавая опасность такого положения Чечни, граф Евдокимов вслед за покорением Восточного Кавказа предложил отделить ее от гор линией станиц и укрепленных штаб-квартир, расположенных у выходов из ущелий Черных гор'.
