Банка из-под пива медленно ездила туда-сюда оп асфальту. Ветра не было. Но как такое возможно? Это же тени! Не-ма-те-ри-аль-ны-е! Сзади послышался дикий хохот, мимо меня пронесся жемчужно-серый сгусток тумана, затем на меня полетели и остальные, заключив в пестрый плотный кокон. И хохотали, хохотали, раскатисто и визгливо, зло, с издевкой, глумливо… Они кружились в калейдоскопе и обдавали меня могильных холодом и запахом земли, мне на лицо начали падать снежинки — тени сами по себе — минус. И энергетически, и эмоционально, и, как выяснилось, с точки зрения теплообмена. Не выдержав, я закинула рюкзак на спину и припустила назад в каком-то помешательстве. Очнулась я только от шума проехавшего перед моим носом поезда, меня обдало ветром, но под состав, к счастью, не затянуло. Опять начался крупный дождь. Я шарахнулась назад, поскользнулась на мокрой гальке и, не удержав равновесия, скатилась вниз на пару метров — аккурат до торчащей арматуры перед носом. Ой, как ми-и-ило… В полуметре от меня лежала очень давно и очень прочно мертвая собака. И очень, так сказать, активно заявляла об этом запахом и опарышами. Хм, не лежала, а просто сползла по другой арматуре. Что ж, видимо, мне еще повезло. Я встала, отряхнулась и пошла в магазин — за вином. А потом к дому. Ключ словно жег мне карман.
Дома, подложив котенку еды (сам с ладошку, а ест аки лошадь), и переодевшись в сухое и теплое, я разогрела вино с пряностями, под горячей водой нагрела бутылку, сцедила горячий алкоголь и вылила обратно в бутылку. Научил меня этому один очень интересный человек, сказав, что пьется гораздо вкуснее. Наверное, дело в убеждении, но с тех пор иначе я глинтвейн и не пила. Наконец, оттягивать момент открытия шкатулки стало просто невозможно. Я вытащила ее из шкафа, провела пальцами по ножке вырезанного бокала и осторожно вставила ключ. Он подошел. В шкатулке оказались письма. Первое датировано 27 февраля, последнее 27 апреля. Раз в две недели… И последнее письмо написано в день его смерти.
' Ты знаешь, теперь я окончательно уверен, что ее в тебе ничтожно мало. Риза окончательно стерлась из памяти тех, кто имел несчастье быть с ней знаком,
постепенно стирается и из моей. Не подумай только, что я так легко отступаюсь от тех, кого любил, но везде есть границы. Терпения, понимания, любви. Наверное, вечность окончательно свела ее с ума. Но ты сейчас такая, какой я ее помню в ее лучшие дни. Живая, активная, бойкая, наглая. Такая невыносимая и такая родная. Как ни странно, она была очень чуткой со мной, в тебе нет той чуткости, но ты и не принимаешь меня так, как принимала она. Но разговор не о том. Просто сегодня все изменится. Окончательно. Самый главный злодей будет убит, а добрые герои уедут в рассвет на белом коне. Хм, нет, лучше не надо, они просто уедут куда-нибудь к морю на недельку. Тебя больше никто никогда не тронет, слышишь? Я защищу тебя. Однажды я приду к тебе ранним ранним вечером, но когда твоя мама будет дома. У меня будет два больших букета — букет красных роз для твоей мамы и большой букет сиреневых гиацинтов для тебя. Да-да, я в курсе, что ты ненавидишь цветы. И также я знаю, что ты сходишь с ума по сиреневым гиацинтам.
Мы поговорим с ней, и она, конечно же, не откажет в том, чтобы ты переехала ко мне. Или я тебя украду, слышишь?'
Я сидела на полу, уставившись в стену, и пила вино прямо из бутылки, игнорируя бокал. Дышать становилось труднее с каждой секундой.
'Каждое утро я буду просыпаться и видеть тебя рядом, в своих объятиях. Сонную, милую, такую родную и любимую. Я буду варить тебе какао и приносить в постель, а ты будешь улыбаться мне. Так улыбаться, что сердце будет пропускать удары (впрочем, оно частенько этим грешит без вреда для организма). Я опять лягу рядом, обниму тебя, уткнусь носом в волосы, чтобы ощутить запах карамели и сандала, буду целовать твою шею, ощущая шелк кожи, прикасаясь губами к твоим губам… Я буду возить тебя на лекции, а днем писать смс-ки о своей любви'. Перед глазами все плыло, воздух словно сгустился и не хотел поступать в легкие. Кажется, сейчас мое сердце раздумает биться… 'У нас с тобой будет сын. И не вопи, женщина, я сказал, что будет — значит будет. В конце концов, это не только в наших интересах, но и общинно- клановых. Ты представь, как тысячелетние вампиры в восторге прыгают и хлопают в ладоши — получилось два вида скрестить! Мне обещали, что будут. Сам верховный вампир. Персонально. Я же знаю, что ты хочешь. Не через два года — так через пять. Десять. Пятнадцать. Мы вырастем воина. Главное, чтобы он не унаследовал твой мерзкий характер (смеюсь). Все, любимая, я побежал. Знаешь, куда? На встречу к тебе. Надеюсь, ты скажешь мне сегодня что-нибудь в таком же духе, а то я уже и не знаю, что мне делать с тобой. Я люблю тебя'.
— Не надо было… — прошептала я, чувствуя, как под халатом трансформируется тело в звериное. Слишком тяжело для человека. Я сбросила одежду, открыла окно и прыгнула вниз. Крылья уверенно подняли меня вверх.
*Медвежий Угол
Глава третья «По разные стороны зеркала»
Процент сумасшедших в нашей квартире Увеличится, если ты не придешь. Сурганова
Мне снился сон. Я шла вечером по вампирскому району к высоткам рядом с молодым мужчиной, даже юношей. На виду ему было около двадцати трех-двадцати пяти лет, средний рост, спортивное телосложение, мягкие черты лица и светлые вьющиеся волосы по плечи — я его уже видела раньше несколько раз с девушкой. Влюбленным и счастливым.
Вот только сейчас от его счастья и следа не было, он шел по улице, заметенной снегом, проводил пальцами по заснеженным стеклам автомобилей, оставляя на них длинные ленты следов и резкими движениями вытирал слезы с лица.
Он вдыхал морозный холод и влажные прядки челки липли к его лицу, а иногда он резко вздрагивал, когда снежинки падали на его запрокинутое к небу лицо. На темном асфальте отражался оранжевый свет фонарей, проходил водной рябью, рыбьей чешуей, бликами по его неровностями и терялся где-то под машинами. Гибельное очарование. Мужчина был сейчас красив, безумно красив, так, как никогда в жизни. Страшной, неотвратимой красотой надвигающегося цунами, урагана или огня, пожирающего дом. Красотой самоубийцы. Я шла с ним рядом ненавязчивой тенью, не понимая, что происходит. Кажется, это называется осознанными снами? Или нет, я ведь не могу ничего поменять… Ладно, запасаемся попкорном и не дергаемся. Я была с ним, когда он поднимался до четвертого этажа пешком, — почему именно до четвертого? потом он доехал до своего семнадцатого на лифте. Когда он открывал дверь, и старый замок привычно заедал и прокручивался вхолостую, и это не раздражало, как обычно. Потому что сегодня исключительный день. Вместе с ним я шла по квартире, не разуваясь, не снимая вязаного (я знаю, что это подарок его девушки) шарфа. Он провел, не снимая перчаток, по полке шкафа, по корешкам книг, он чувствовал их запах и запоминал его — зачем? Разве долго собирался хранить его в памяти? Сняв перчатку с правой руки, он приоткрыл, а потом захлопнул верхний ящик стола, не посмотрев туда. Он знал, что в нем. Я тоже узнаю. Позже. На подоконнике никогда не было растений, только книги. Они полетели вниз, когда распахнулась створка окна, и я следила за их падением, как за чем-то неотвратимым, в замедленной съемке, долго-долго. Задвижка на окне не поддавалась некоторое время, как и дверной замок, и это привычно саднило в душе. А еще удушающе-спокойно билось в голове, что это все — в последний раз. Замерзшие деревья во дворе, птичий гомон, старушки у подъезда, грязные лестницы и заедающий замок. И он сам — в последний раз. И что все это больше никогда не повторится. И все шло к такому исходу уже давно, просто он не замечал это. А потом он шагнул вниз. И я вместе с ним.
С придушенным воплем я подскочила на диване и, тяжело дыша, уставилась в окно. Туча задумчиво пожирала луну, в ногах у меня лениво урчала кошка, на столе весело подмигивал кпк. Все в порядке, все как всегда. Но всегда ли мне снились незнакомые самоубийцы? Хотя почему незнакомые?.. Парочку эту я видела вместе давно, но очень часто. Приснившийся молодой человек и девушка, которая была младше его года на три-четыре. На редкость счастливая пара, я бы сказала. Девочка, если честно, была не самой красивой из тех, что я видела, не ясно было даже, что в ней юноша нашел. Все в ней было слишком.
