Курт добавил все тем же коленом в лицо и завершил свой урок вежливости тем, чему в академии не учили — ладонью в нос, снизу вверх, ломая его и опрокидывая противника на спину.
— Чтоб тебя!.. — хрипло прогнусавил Бруно, скорчившись на мокрой траве. — Сволочь, ты мне нос сломал!
— Да неужели, — хмыкнул Курт, ощущая неприличное для служителя Христова удовлетворение. Оправив чуть сбившуюся куртку, он присел рядом с Бруно на корточки, упершись коленом в землю, и пояснил самым сочувственным тоном: — Ничего, хрящи срастаются быстро. А кровь сейчас остановится, главное — не вставай.
Тот пробормотал непонятное, прижимая к носу ладони, и глянул снизу вверх с бессильной ненавистью.
— Лежи, лежи, — благожелательно улыбнулся Курт. — Ты полежи, а я тебе поведаю пока одну историю, дабы скоротать время. Послушаешь?
Бруно не ответил, и он, кивнув, продолжил:
— Стало быть, вот такая история. Жил в одном городе мальчик, и был он пятым ребенком в семье. Довольно рано он уразумел, что, если он не стремится всю свою жизнь донашивать обноски и доедать объедки, надо попытаться что-то в своей жизни переменить, а как он был мальчик умный, то поступил в университет.
Бруно притих, перестав бормотать сквернословия, и взглянул на него настороженно.
— В университете он проучился полтора года, когда однажды на городском рынке повстречал девицу, приехавшую с родителями на торг. Как принято говорить в таких случаях, страсть вспыхнула внезапно… Оная страсть полыхала четыре дня, после чего девица уехала домой, а студент остался учиться. И, может, забыл бы он о ней, если бы через пару месяцев она не возникла вновь — в слезах и ужасе. Как легко догадаться, в любопытном положении. Наш мальчик был человеком честным, и как человек честный женился, невзирая на свои семнадцать лет и тот факт, что девица была подневольной, каковым и он стал, сочетавшись с нею браком. Для того, кто появился на свет и вырос в городе, для свободного по праву рождения — весьма самоотверженный поступок… Родители у девицы оказались не мед, бытие в деревне оказалось сложным и удручающим, однако ведь любовь… любовь…
— Что б ты в этом понимал, монашья твоя душа! — зло процедил Бруно.
— Верно, — легко согласился он, кивнув. — Ничего. Пока Бог миловал. Только одна поправка — я не монах, и монашеских обетов я не давал. Но это к делу не имеет касательства. Итак, мальчик наш прожил в деревне довольно долго, а поскольку был не дурак, и руки росли не из седалища, то научился многому, вплоть до каменщицкого ремесла. Нельзя сказать, чтобы девицына семья стала кататься сыром в масле с его приходом, однако ребенок не голодал, а жена не ходила в тряпье. Если б ее родители не оттягивали на себя значительные расходы и не безобразили жизнь ежедневными придирками, можно было б сказать, что он был счастлив. Только однажды поздней осенью ребенок упал в реку — а река уже начинала подергиваться льдом, было морозно; рядом находилась только жена нашего мальчика, которая, естественно, кинулась ребенка вытаскивать. Провозилась она довольно долго: плавать не умела, берег высокий, ребенок брыкается — мальчику двух с половиной лет ведь не объяснишь, что он этим мешает спасению… Оба в итоге простудились и скончались — истаяли за неделю. Что теперь держало нашего студента в деревне? — Курт посмотрел в потемневшие глаза перед собой и кивнул. — Правильно; ничего. Однако, когда парень собрал вещички, появились солдаты графа, владеющего этой деревней. Дело все было в том, что он по молодости и горячности забыл поинтересоваться законами, существующими во владениях оного графа. А закон был таков: раз женившись на крепостной, становишься крепостным навеки. К этому закону давно не прибегали, ибо давно не находилось такого… гм… беззаветного человека, который бы связал свою судьбу с кабальной девицей. Об этом законе, вообще говоря, забыли. А вот граф вспомнил — весьма кстати. Парень уж и просил, и выкупиться предлагал — но нет. Не освободили. Граф, правда, оказался с юмором; он предложил уговор: парень как все-таки хоть чему-то научившийся в университете будет натаскивать грамоте хозяйских детей, и по прошествии пяти лет обретает свободу. Детишки у графа были еще хуже родителей жены, но — свобода! Nomen dulce libertatis…[24]
— Где тебе знать… — начал Бруно; он перебил довольно резко:
— А вот тут ты ошибаешься. Но и это к делу тоже не относится… Итак, припомнив все то, что почти уже запамятовал за ненадобностью, студент взялся за новую работу. Однако же выяснилось, что не все так легко, ибо на него положила глаз хозяйская дочка. Что поделаешь, пришлось уступить; ведь не тайна, что случается, когда отказываешь подобным девицам — они рассказывают своим отцам такие побасенки, что после начинаешь сокрушаться, что и вправду всего этого с ней не сотворил. И все бы ничего, но во-первых, слишком мало времени миновало со смерти жены, и любые связи с женщинами воспринимались как… предательство, что ли. Во-вторых, графская дочка оказалась со странными привычками; любила поиграть в инквизицию. И добро бы себя видела в роли жертвы — так нет, она предпочитала роль истязателя. Ну, а в- третьих, парень благоразумно рассудил, что уж за пять-то лет этакого бесчинства вполне есть шанс обрюхатить и ее. Что тогда с ним сотворит ее отец, лучше было и не воображать. Собственно говоря, можно будет считать, что ночные забавы с дочкой — это такая разминка перед общением с графом. Ergo, все взвесив, парень плюнул на все и, собравшись, весной по первопутку ушел. Можно было бы рвануть в какой-нибудь город, и, прожив там год и день, обрести свободу — закон! — но парень был не дурак. Понимал, что после его побега дочка наверняка пожаловалась папе (вскроется же ее
— Думаешь, ты самый умный? — произнес тот устало, и Курт пожал плечами:
— Не самый, разумеется. Но не глупец. И ты, невзирая на твои весьма скудоумные поступки, тоже не болван, как я уже сказал. И жизнь эта тебе не нравится. Ведь так?
— Это ты к чему? — все еще не обнаруживая стремлений подняться, но уже убрав ладони от лица, спросил Бруно с подозрением.
— Знаешь, мне не помешал бы расторопный помощник — на кое-что я просто не могу расходовать время.
— «Помощник» — это мальчик на побегушках? Или штаны за тобой стирать?
— Не исключено, — самым дружелюбным образом улыбнулся Курт. — Ты мне подходишь.
Бруно засмеялся, но тут же умолк, шипя от боли в переносице.
— А меня это не е…т, ясно? — сообщил он непререкаемо. — Выносить не могу вашу братию, и иметь к вам отношения не желаю.
— Предпочитаешь копаться в выгребных ямах за плошку каши? Горбатиться на тех, кто тебе в подметки не годится? У тебя полтора курса университетского образования; не Бог весть что, но перед ними, перед всеми, ты отец мудрости. Не зазорно?
— Что тебе от меня надо! — почти с отчаянием выговорил Бруно.
— А может, мне просто жаль умного парня, который загоняет себя в угол.
