— Videlicet[48]… — пробормотал Курт, обернувшись к двери, из которой выглядывало теперь другое женское лицо — пухлое, розовое, обрамленное довольно жидкими светлыми волосами.
— Доброго вечера, майстер инквизитор… — с боязливой приветливостью произнесла женщина, осторожно, будто в воду, вступая в комнату; Курт указал ей на табурет напротив себя, попытавшись придать лицу как можно более незлобивое выражение.
— Анна? Садись. Я задам тебе несколько вопросов, и можешь идти, досыпать дальше.
Она просеменила к столу, неся упитанное тело, словно утка по береговому склону, уселась, по- девчоночьи держась за сиденье под собой ладонями, и воззрилась в столешницу.
— Я готова отвечать, майстер инквизитор, — сообщила Анна Шульц, наконец.
— Итак, тебе уже, наверное, сказали, о чем я хочу поговорить, верно? — невольно понизив голос, спросил Курт. — У меня вопросы о семье фон Курценхальмов и капитане Мейфарте. Понимаю, что тебе об этом, должно быть, неприятно вспоминать, но это очень важно. Во-первых, расскажи, что произошло, почему вы ушли из Таннендорфа.
— Это… Это из-за Альберта, — пояснила та, запинаясь и по-прежнему не глядя на него. — Господин барон, когда узнал, что мальчик странно так болен, он решил всем сказать, что он умер. Понимаете, наши соседи — они… Нет, они не плохие люди, просто суеверные, и они могли причинить Альберту вред. А он был хорошим мальчиком, правда. Он… — Анна зевнула, поспешно прикрыв ладонью рот, покраснела, опустив голову еще ниже. — Простите… Я очень поздно легла…
— Ничего. Продолжай.
— Я служила в замке, была няней при мальчике. Понимаете, за ним постоянно надо было следить — чтобы не выходил на солнце, ставни закрывать в комнатах, куда он ходил, следить, чтобы он не съел чего- нибудь, что ему вредно — он ведь ничего не мог есть, понимаете, кроме самого простого. И нельзя было пускать его в ту часть замка, где была еще стража. Хотя капитан со временем всех выпроводил…
— Стой-ка, — заинтересовался Курт, — капитан? Погоди, мне казалось, стража замка разбежалась, потому что не получала жалованья. Разве нет?
Анна вздрогнула, поняв, что сказала нечто, неизвестное майстеру инквизитору, и захлопнула рот, теперь уже побелев.
— Не бойся, — мягко попросил Курт. — В этом нет ничего страшного, это не повредит еще больше господину барону, просто небольшая деталь, которой я не знал.
— Я не хочу навредить господину капитану… — тихо пробормотала Анна; он удивленно вскинул брови.
— После того, что он хотел с тобой сделать? Ведь это правда?
— Правда, — кивнула та. — Но я на него зла не держу. Он беспокоился о безопасности мальчика, он боялся, что я могу ему навредить. Если бы он поговорил со мной, я бы ему сразу сказала, что никому ни словом бы не обмолвилась — ни за что.
Курт, подперев подбородок ладонями, посмотрел на Анну Шульц молча, начиная понимать, почему она так просто сблизилась с Альбертом Курценхальмом. Что в этих двоих было общим, так это припозднившееся взросление, которое не спешило приходить ни к одному из них. Сколько ей сейчас? Лет тридцать уже? Тридцать два, может быть. И до сих пор не замужем, живет с родителями; и неудивительно — увидеть в Анне Шульц женщину было попросту невозможно даже при самом большом желании…
— Но ты отказалась работать дальше?
— Я очень была привязана к Альберту, мне было его очень жалко, но я испугалась. Я просто знала, что не смогу теперь к нему подойти, понимаете? Но я не хотела ему зла.
— Верю. А теперь — расскажи, как капитан Мейфарт избавился от стражей. Обещаю, этим ты ему не навредишь.
— Клянетесь? — робко уточнила она; Шульц толкнул ее в бок, нахмурившись, и шепнул укоризненно:
— Анна! Отвечай майстеру инквизитору!
— Ничего, — поднял руку Курт, прервав его. — Пусть… Клянусь. Рассказывай.
— Ну… — неуверенно ответила та, — понимаете… Когда господин барон перестал заниматься делами, среди стражников стало недовольство… Жалованье-то и впрямь не платили… А я слышала, как господин капитан говорил с Вольфом… Вы знаете Вольфа?
— Да, я знаю. Продолжай.
— Так вот, я слышала, как господин капитан говорил Вольфу, что то жалованье, что господин барон выдает, господин капитан прячет. Нарочно, чтобы никто не хотел больше служить в замке. Господин капитан сказал, что чем меньше народу, тем проще будет.
— Проще — сохранить в тайне Альберта?
— Да, майстер инквизитор. Вольф был недоволен, потому что мои соседи… они стали…
— Это я знаю; увиливать от налогов. Этим был недоволен Вольф? Что стало некому следить за крестьянами?
— Да. Но господин капитан сказал, что «пусть они все провалятся», а его тревожит, чтобы мальчик был в безопасности. И вот когда стали появляться разговоры среди стражников, что надо бросить службу и уйти куда-нибудь, найти другую, хорошую, господин капитан вмешивался в разговоры и говорил, что это правильно. Что они люди еще молодые, что с семьями, и семью надо кормить, а здесь такого нету. И все они ушли понемногу… Но ведь в этом нет ничего страшного, — поспешно добавила она, продолжая, тем не менее, смотреть мимо. — Ведь это он не на бунт их подбивал. Он ничего противозаконного не сделал, и он…
— Капитан Мейфарт действовал для блага господина барона, — успокоил ее Курт. — И ему ничего не грозит. Просто мне надо знать в подробностях, что тогда происходило.
— Зачем? Альберта будут судить? Вы будете его судить? За что?
— Анна! — шикнул на нее Шульц; Курт снова поднял руку, призывая к молчанию.
— Нет, Альберта не будут судить. Альберту постараются помочь. Но чтобы ему помочь, мне надо знать, что творилось вокруг него в те годы, когда он был маленьким. Кто старался поддержать его, а кто — нет. Как складывалась его жизнь… Вот и все.
— Альберта не надо судить.
— И не будут, — заверил Курт; Анна вздернула руку, поправляя сбившийся воротник, и взгляд его упал на ее предплечье.
— Можно посмотреть? — попросил Курт, придвинувшись ближе, и та, покраснев, вытянула руку вперед.
Предплечье от запястья почти до самого сгиба локтя было испещрено небольшими, но неровными и широкими шрамами в полпальца длиной; когда маленький Альберт совершил свою выходку, подумал Курт, все это должно было неслабо кровоточить.
— И еще на шее, — тихо подсказал Шульц рядом; он встал, подойдя к Анне, и та, уже совершенно пунцовая, склонила голову набок, выставив на обозрение похожий набор шрамов напротив артерии.
— Было больно? — спросил он, усевшись обратно; Анна замотала головой, тут же кивнув, потом замерла, по-прежнему не поднимая взгляда.
— Не очень… То есть, было, но я больше испугалась, а потом, когда господин капитан перевязал, уже больно не было совсем, только крови было много.
— И ты изловчилась при этом скрутить Альберта? Простыней, насколько я слышал…
— Он ведь слабый. Он больной и слабенький. Просто я не думала, что он такое может, потому и не смогла отбиться сразу.
— Люди здесь не спрашивали, откуда это у тебя?
— Спрашивали, конечно, любопытно же. Я им всем говорю, что там, дома, меня покусал щенок, с которым я играла. Это папа придумал, так говорить.
Заметив, как побледнел Шульц, Курт с мысленной усмешкой подумал о том, что в этой легенде отец Анны наверняка решил исподволь отыграться на баронском сыне; «этот неблагодарный щенок», мог совершенно открыто сказать он вслух.
— И ты никогда никому не рассказывала о том, что было в замке?
