— Продолжайте, капитан.
— И вы задумали убить молодого барона, чтобы решить все просто. Простите еще раз, я лишь передаю их слова, так думают они.
— Они? — переспросил Курт, посмотрев капитану в глаза и стараясь увидеть в них его мысли; рука невольно замерла на рукояти, и он едва удержался от того, чтобы отступить назад. — А вы?
— Бросьте, майстер Гессе. Если б я поверил в эти бредни, я, разве, впустил бы вас? Я просто оставил бы вас за воротами и позволил бы им расправиться с вами.
— Простите, — согласно склонил голову Курт; капитан невесело улыбнулся:
— Думаю, взаимных извинений произнесено достаточно; просто знайте, что я для вас — единственный человек, которому вы можете верить, так же, как и вы для меня. Пойдемте внутрь, вам надо отдохнуть, у вас в лице ни кровинки.
Только теперь Курт понял вдруг, как устал; он бодрствовал уже больше суток, половину из которых провел в седле, ноги ломило, спина болела неистово, хотелось есть и спать, и снова накатывало ощущение бессилия, беспомощности, почти отчаянья…
— Я загнал вашего коня, капитан, — тихо сказал Курт, покосившись за ворота. — И бросил там человека, которому обещал защиту.
— Вы о Бруно? Не переживайте, этот о себе позаботится. А мне позвольте позаботиться о вас, идемте.
Пока Мейфарт сопровождал его в основную башню, Курт выслушал краткий и безрадостный доклад о расстановке сил: кроме старика Вольфа и самого капитана, из боевых единиц в замке был дозорный, которого Курт и видел раньше на надвратной башне, и еще два солдата на стене. Однако рассчитывать на их помощь особенно не стоило — уже не раз снизу доносились укоряющие возгласы их родичей, призывающих открыть ворота и впустить людей, собравшихся снаружи. Пока стража держалась, но уже замечал капитан на себе задумчивые взгляды и был уверен, что рано или поздно кто-то из них сдастся…
— Quis custodiet ipsos custodes?[49] — прошептал Курт себе под нос. — Может, проще выдворить их из замка? — предложил он, принимаясь за поданную ему нехитрую снедь в огромной пустой кухне; капитан вздохнул.
— Я понимаю, толку от них все одно мало, и никто из них не станет резать своих же сородичей, если они войдут внутрь…
— Так в чем же дело?
— А вы вообразите себе, майстер Гессе, что будет, если я прямо заявлю им, чтобы они уходили?
Курт понуро кивнул. Все верно. Парадокс заключался в следующем: стража почувствует себя оскорбленной, будучи заподозренной в том, что не сможет исполнять своих обязанностей как должно, хотя у каждого из них в голове будет биться мысль именно об этом — открыть ворота. Кроме того, любая попытка избавиться от них будет лишь подкреплять подозрения в том, что что-то в замке нечисто, и надо брать ситуацию в свои руки, избавившись от капитана и назойливого следователя…
— Получается так, — обреченно подвел итог Мейфарт, — что осаждающие уже внутри, и остается лишь ждать, когда они решатся на что-то. Я сам не сплю со вчерашнего дня — слежу за этими юнцами, боюсь отвернуться…
— Но — барон? А с ним что?
Мейфарт нервно дернул плечом, подавляя выражение снисходительного раздражения, и пояснил:
— Господин барон в отчаянии. Сын слышит крики снаружи — не всё, но он уже понял, что происходит. Первым делом сделал выговор отцу за то, что привел в дом инквизитора; это помимо естественного опасения вызвало в нем… ну, понимаете…
— Понимаю, — кивнул Курт.
Помимо боязни перед дознавателями, естественной для того, кем считает себя этот малолетний безумец, внимание Конгрегации ему должно было польстить, пробуждая немыслимую смесь чувств — от ненависти и почти ужаса перед, как ему кажется, неминуемой гибелью до высокомерной гордости за проявленное внимание к его уникальности…
— Он не разговаривает с господином бароном, впал в какое-то оцепенение, даже прекратил читать. Временами ходит по своей комнате взад-вперед, останавливается у ставен, прислушивается, после опять замирает… — Мейфарт тяжело перевел дыхание, потирая глаза, и, не удержавшись, зевнул. — Прошу прощения… А господин барон теперь сам не лучше — точно так же мечется по своим покоям, а порою просто сидит на постели и смотрит перед собой пустыми глазами. И, что меня всерьез настораживает, не раз говорил уже о том, что сына и замка крестьянам на растерзание не отдаст…
— Это он о чем? — напряженно уточнил Курт; капитан посмотрел на него страдальчески:
— Вот уже полдня он затачивает кинжал. Как вы думаете, о чем?
— О, Господи, — тоскливо пробормотал он, с ненавистью покосившись в окно, откуда неслись неутихающие вопли. — Еще этого не хватало…
— Велел по всему замку расставить бочонки с маслом, — все более хмуро продолжал Мейфарт. — Я пытался спорить, но что он тогда учинил… А молодые и рады стараться. Еще неделю назад я бы каждому из них пояснил, что к чему, однако сейчас я боюсь даже сделать им замечание по поводу криво застегнутого ремня. Сейчас, если вы войдете в жилую башню дальше, вы увидите этот ужас — по всем коридорам бочонки, в комнатах, в опасной близости у факелов… Всё, что я смог, это затушить половину из них в коридорах, почти все — в комнатах; и воды долить до самых краев в бочки под ними. А только все равно — если снять факел со стены да разбить один бочонок или просто швырнуть этот факел в одну из комнат…
Мейфарт обреченно махнул рукой, и Курт с тяжким вздохом молча кивнул.
— Не знаю, входит ли это в ваши обязанности, — продолжил капитан, глядя в узкое окно напротив, — но надеюсь, что теперь вы мне поможете — я уже выдохся разрываться между надвратной башней, замком и господином бароном…
— В мои обязанности входит все, что в моих силах, капитан… — уже привычно отозвался он, закрывая глаза.
От несытного, безвкусного, но все же обеда, от покоя, пусть относительного, наступившего после долгой беготни и скачки, Курт осоловел, начиная ощущать всю ту усталость, что накопилась в теле за эти вот уже вторые сутки; уже почти начав засыпать прямо за столом, сидя, он почувствовал руку на плече и воззрился на Мейфарта, с усилием разлепив глаза.
— Сперва отдохните, — предложил тот сочувствующе. — Я вижу, вам совсем нехорошо, и думаю, что пара часов сна…
— Нет, — возразил он, поднимаясь рывком, чтобы снова не дать себе разнежиться. — Не буду. Не так уж сильно я устал, просто привычки нет. Втянусь, ничего.
— Уверены?
— Да. Старый добрый способ — ведро холодной воды… — Курт криво усмехнулся, пожав плечами. — Руководство по ведению допроса утверждает, что это способно сбивать сон в течение трех дней. Вот и проверим.
Трех дней господин следователь не продержится — это он понял уже к вечеру, когда, стоило лишь приостановиться в неподвижности, и сон накатывал вмиг, проносясь многочисленными событиями в одну краткую секунду. Таких коротких снов Курт увидел уже несметное множество и боялся присесть, чтобы не утратить над собой контроля.
Сейчас он и Мейфарт курсировали по одному и тому же маршруту: верхняя комната замка (вопрос Вольфу — все ли в порядке, тяжкий вздох и кивок), после — коридоры (встреча с кем-либо из стражи, лицо кирпичом, холодок промеж лопатками, проверка цельности бочек с маслом и смолами), затем комната барона (осторожно, в скважину — убедиться, что жив и в себе, либо же попросту постучать и поинтересоваться, не обращая внимания на недовольное бухтение старика), затем двор, затем стены и, наконец, надвратная башня. К концу дня Курт изучил замок, наверное, не хуже капитана, проведшего здесь почитай всю свою жизнь, и успел возненавидеть каждый закоулок каменной громады.
