неполных тридцать, он заподозрил одного из приближенных в измене; поскольку не верил никому, следил за ним сам, сам выяснил, что подозрения не безосновательны, сам же и застал этого человека над копированием личной императорской переписки. Сам задержал. Сам допросил… Я не упомянула еще о том, что тот придворный был его другом. Поднять на помост давнего приятеля ему претило, однако и простить измену Императору — противоречило его воспитанной рыцарским кодексом душе. Поединок с тем придворным устроили в рыцарском зале Карлштейна[144] под надзором трех стражей, с которых взяли клятву молчания…
— … которую они благополучно нарушили, — докончил Курт с усмешкой, бросив исподтишка взгляд на лицо фогта. — Ведь история получила некоторую огласку, коли уж она известна вам; и, думаю, не только вам.
— Да, к моему стыду, не могу сказать, откуда произошла утечка — проболтался ли кто-то из тех стражей, сам ли фон Люфтенхаймер или Карл лично; но, как бы там ни было, вот вам пример его отношений с теми, кто не входит в круг его друзей или оный круг покинул. В Ульме же он ведет себя
— Перешли к старым любовным балладам, — вздохнула Адельхайда с неудовольствием. — Это знак.
— Знак чего?
— Того, что благопристойная часть застолья движется к концу. Сейчас дамы начнут вздыхать, размышляя над тем прискорбным фактом, что песенные рыцари в реальной жизни отчего-то прошли мимо них, вышеупомянутые рыцари — коситься на своих мегер и думать о том, в какую Лету канули те стройные веселые красавицы, на которых они некогда женились. Ну, или о том, что жениться пришлось не на них. Потом те и другие разбредутся по углам — дамы обсуждать мужей и детей, мужчины — жен и прислугу… Если бы здесь был Александер, большой успех имела бы идея партии в шахматы — никто из них так и не оставил по сию пору надежды сыграть с ним хотя бы вничью. Быть может, молодежь выйдет во двор размяться. Ну, а после подойдет время, когда дамам пристало покинуть залу и отправиться спать. Мне в том числе; увы, правила непреложны.
— И вся надежда, как я понимаю, на меня.
— Верно понимаете, — кивнула та, понизив голос еще больше. — Я ложусь
На мгновение Курт отвернулся от графа фон Лауфенберга, удивленно обратившись к собеседнице и повстречавшись с ней взглядом, лишь теперь, спустя две недели знакомства, увидев вдруг, что глаза у Адельхайды фон Рихтхофен зеленые, как поздняя летняя трава. Где-то на задворках мыслей мелькнуло порицание себе — следователь! ведь должен уметь увидеть всякого, с кем перемолвился хоть словом, уметь запомнить и описать; позор… Или, быть может, дело в том, что за эти две недели он так ни разу и не посмотрел ей прямо в глаза… Отчего бы это…
— Простите… — не сразу сумел выдавить Курт. — Не понял.
— Если что-то узнаете, — пояснила та все так же тихо, и он встряхнулся, словно за шиворот вдруг упала холодная дождевая капля. — Моя комната на втором этаже, пятая дверь от главной лестницы. Постучите один раз.
— Конечно, — с трудом уследив за голосом, согласился он, чувствуя, как его недолгое оцепенение сменяется прежней злостью на себя и на эту женщину с зелеными глазами. Как у ведьмы… — Фема, — хмуро выговорил Курт первое, что пришло в голову, лишь чтобы занять чем-нибудь мысли и не позволить им потечь дальше. — Как полагаете, может она иметь отношение к нашему делу? Вот так, за день до этого сборища, убитый представитель знатного рода… Не слишком ли вовремя?
— Сомневаюсь, — пожала плечами Адельхайда, и, будь на ее месте кто иной, он поручился бы за то, что взгляд она отвела слишком поспешно, а в голосе проскользнуло нечто вроде мгновенной дрожи. — Стриги и крестьянские предводители… Им нечего делать вместе. К прочему, все это, включая проявления Фемы, началось задолго до нашей истории со стригом.
— Постойте-ка, — переспросил Курт уже с искренней заинтересованностью, — а кто здесь говорил о предводителях?.. Так это организованное восстание? Не спонтанные проявления недовольства? Имперской разведке об этом что-то известно, так?
— Auwei [146], — выговорила Адельхайда с неподдельным раздражением на себя, по-прежнему не поднимая взгляда от стола. — Александер был прав — вы плохо на меня влияете, майстер Гессе. Теряю бдительность. Подобная оговорка в иной ситуации могла бы стоить мне жизни…
— А теперь начистоту, госпожа фон Рихтхофен, — поторопил Курт, — уж коли вы и так проболтались. Что тут происходит? Чего еще я не знаю?
— Я нарушу приказ, ответив на ваш вопрос, — шепнула та и, вздохнув, обреченно кивнула: — Но придется это сделать; вы и без того смотрите на меня волком, а недоверие в нашей работе вещь фатальная… Да, кое-что известно. Не я занимаюсь этим делом, однако кое-какие сведения мне были сообщены.
— «Не вы»; значит, кто-то все же сейчас пытается разрулить этот бедлам?
— Разумеется.
— И какие же сведения вам сообщили? И для чего, если это не связано с нашим расследованием?
— Из-за вас, майстер Гессе, — пояснила та тихо. — Возьмите себя в руки и постарайтесь не издать удивленных восклицаний, услышав то, что я скажу, не подпрыгнуть на стуле и не разразиться проклятиями.
— Я спокоен, как зимний медведь. Что там?
— В предместьях Ульма, — неохотно пояснила Адельхайда, по-прежнему не гладя на него, — в точках наибольшей активности восставших или просто недовольных был замечен некто, чьи приметы схожи с приметами человека, после таннендорфского дела известного под именем Каспар.
Каспар…
Ладони под тонкой кожей перчаток свело забытой острой, холодной болью, и пламя факела у дальней стены на одно краткое мгновение словно перебило неслышным треском и гудение голосов за столом, и пение, и звуки музыки…
— И когда же вы собирались мне сказать? — через силу выговорил Курт, наконец.
— Никогда, — отозвалась она все так же тихо, и он зло усмехнулся:
— Вот как. Никогда. Это вселяет поистине неизбывное доверие к напарнику… Однако — рассказали. Нарушив приказ. И кто же отдал такой приказ и почему?
— Приказ поступил не от имперской службы, майстер Гессе, а от руководства академии. Почему? Потому что наверху опасались, что вы можете неадекватно оценить ситуацию.
— Я люблю протокольный язык, — заметил он мрачно. — Он допускает извалять в грязи, не сказав при этом ни единого оскорбительного слова… Стало быть, я могу неадекватно оценить ситуацию. Занятно. И что же это значит в переводе на человеческую речь, госпожа фон Рихтхофен?
