Эта тварь… Я две недели провел запертым, а он поил меня кровью — своей кровью; какая мерзость, если б вы знали…
— Знаю, — тихо откликнулся фон Вегерхоф; тот снова мотнул головой, прикрыв глаза на мгновение, и оглядел комнату с еще большей потерянностью, словно не понимая, где он вдруг очутился.
— Пустота… — едва слышно проронил фогт, и в голосе, на эти мгновения словно изменившемся, снова прошла трещина; он рванулся, пытаясь высвободить руки, фон Вегерхоф прижал его к стене. — Не могу, нельзя! — надрывно выкрикнул тот, и стриг вновь притиснул ладонь к его лбу.
— На меня смотрите, Эберхарт! — приказал он жестко.
Конвульсии фон Люфтенхаймера стихли так же внезапно; один миг тот сидел, глядя в никуда, не говоря ни слова, и вдруг медленно, спокойно поднял взгляд к стригу. В лице этом что-то изменилось, сделав его неузнаваемым и не похожим на самое себя, и старческие губы тронула такая знакомая, вызывающая болезненный спазм в горле, усмешка…
Фон Вегерхоф отпрянул, вскочив на ноги и отступив назад, покачнувшись, точно каменный пол был корабельной палубой в бурю, и едва не опрокинулся, споткнувшись на ровном месте. С трудом удержав равновесие, стриг распрямился, отступив еще на шаг и опасливо глядя на фогта — тот молча и тяжело поднимался с пола, озираясь вокруг прежним тоскливо-враждебным взглядом.
— Не хочу повторяться, — неуверенно произнес Курт, — однако — что это было?
На пол у ног фон Вегерхофа капнуло красным; тот осторожно провел пальцами над верхней губой и, посмотрев на испачканную в крови руку, запрокинул лицо к потолку, зажав переносицу.
— Ты как? — испуганно спросила Адельхайда; стриг отмахнулся.
— Так мне и надо, — чуть севшим голосом отозвался он. — Надо было отступить. Когда он снова перехватил контроль — надо было плюнуть и сдать позиции; а я зарвался.
— И каков же diagnosis? — уточнил Курт; тот опустил голову, осторожно потянув носом, и, возвратившись к кровати, присел рядом с Адельхайдой.
— Она права, — подтвердил стриг, понизив голос. — Фон Люфтенхаймер не в себе. Да, он говорит то, что мог бы говорить, если б принимал решения сам, однако я полагаю, что дело было так: Арвид запер его, держа на крови, одновременно обрабатывая словесно. Разумеется, одними психологическими изысками не обошлось, и ко всему этому было добавлено прямое воздействие на сознание; учитывая же тот факт, что слуга в любом случае есть проводник воли мастера, сейчас мы имеем человека, который думает, что он думает то, что говорит. Сейчас фон Люфтенхаймер искренне полагает, что пошел на все это добровольно — ради спасения жизни дочери. Но эти воспоминания не более чем внушены ему, и он был просто подчинен — в самом буквальном смысле этого слова.
— Его можно вытащить из этого состояния? — так же тихо спросила Адельхайда. — Я подразумеваю — навсегда, а не так, как сейчас?
— Если нейтрализовать Арвида. И после некоторого периода восстановления он вполне придет в себя. Наверное.
— И это безошибочно? — усомнился Курт. — Ты не мог обмануться? То, что мы сейчас видели — прорыв его сознания через контроль? Не выходка Арвида?
— Это безошибочно, — подтвердил стриг; он вздохнул:
— Жаль.
— Не поняла, — настороженно уточнила Адельхайда, и он пояснил, кивнув в сторону стен:
— Как я уяснил, через своих птенцов и слуг Арвид в некотором смысле получает о происходящем некоторую информацию. Верно?
— В некотором роде, — согласился стриг.
— Он знает, что мы убили всех его людей, что столкнулись с Конрадом. Что сейчас ты попытался образумить фон Люфтенхаймера, что он с нами. Так?.. Выходит, таскать его с собой по замку — все равно что пристроить себе на макушку сигнальный флажок с большой надписью «мы — тут». А таскать придется, ибо он, как выяснилось только что, даже не соучастник — он потерпевший, которого моя работа — спасать. Был бы он преступником — я с чистой совестью прибил бы его на месте, обезопасив нас и решив массу проблем. Сейчас же мы обрели суму без ремня: таскать тяжело, а бросить нельзя. Посему я говорю: жаль.
— Само добросердечие, — заметила Адельхайда с усмешкой и вздохнула, посерьезнев: — Но в одном он прав. Фон Люфтенхаймер невиновен, однако от этого не менее опасен. Мы можем сделать хоть что-то уже сейчас?
— Дать ему по черепу, — предположил Курт, и та покривилась:
— И волочить с собой беспамятное тело?
— У меня идея лучше, — все так же тихо вмешался фон Вегерхоф и, кивнув на его руку, пояснил: — Эти четки нанесли рану Конраду. Стало быть, они имеют воздействие на тот тип стригов, с которым мы столкнулись.
— Почему?
— Сейчас не время для лекций.
— Почему? — повторил Курт упрямо. — Пока я не пойму, почему и как, действовать дальше не смогу. Я хочу знать…
— Хорошо, — оборвал тот с заметным раздражением. — Коротко: если подобное существо уверено, что своим обращением вступает в сговор с темными силами, враждебными любой светлой силе, все артефакты, имеющие к ней отношение, являются также враждебными его сути. Можешь полагать это самовнушением, если тебе так будет проще. При этом сговор как таковой вправду может иметь место, ибо в момент обращения душа открывается, и к ней рвутся всевозможные сущности. Обращение — момент принятия решения о собственном будущем и месте в мире. Это — коротко и упрощенно; на более подробное обсуждение у нас нет времени. Для нас не важно и то, что мы имеем сейчас — реальную связь Арвида с недобрыми силами или же таковое мнение его птенцов; важно — что сила, которой служил обладатель этих четок, может им противостоять.
— Допустим. И что ты предлагаешь?
— Напоить фон Люфтенхаймера освященной водой, — серьезно сказал стриг. — И как знать, быть может, мы добьемся хоть каких-нибудь результатов.
— К примеру, убьем его.
— Это вряд ли. Он человек. К тому же, собственную душу никому добровольно не вручавший.
— В любом случае, — отмахнулся Курт, — все это пустые разговоры. Святой воды под рукой нет.
— Есть полкувшина простой воды и есть ты.
— Права не имею, — возразил он, и фон Вегерхоф пожал плечами:
— А ты и не будешь ее освящать; освятит святой Юрген. Четки работают — это мы знаем с достоверностью.
— Я даже чина не помню.
— «In nomine…» — на все случаи жизни.
— В таком случае, заняться этим должен ты — из всех присутствующих ты один имел счастье огрести на свою голову благодать Христову от Него лично.
— Однако из всех присутствующих именно тебе передал эти четки во владение новопрославленный святой. Быть может, в других руках они заупрямятся.
— Господи, ересь какая, — выдохнул он, прижав ладони к вискам, начавшим уже постукивать тонкой, как паутинка, болью. — Все, что я слышу, что говорю и делаю, что я вижу вокруг себя этой ночью — одна сплошная ересь.
— Время, — напомнил фон Вегерхоф настоятельно, и он вздохнул, мельком обернувшись на фогта.
— Хорошо, — отмахнулся Курт, — пусть так. Но лично я полагаю эту затею бессмысленной и на вашем месте на многое бы не надеялся.
— Ты сказал это сам, — напомнила Адельхайда укоризненно. — Упомянув о произошедшем на своем последнем дознании, ты сказал, что сила этого человека оказалась настолько велика, что уничтожила бы не только того некроманта, но и, по твоему мнению, любое зло вокруг.
— Что тебе нужно для того, чтобы уверовать? — уже нешуточно спросил стриг. — Ты лично был
