она не заперта, но если изнутри опустить засов, держаться можно часами. Это последний оплот, и тот, кто строил ее, сделал ее крепостью.
— Я вижу, вы все еще в себе, — заметил фон Вегерхоф, и тот болезненно сжал губы. — Бежать сами сможете?
— Со связанными руками это не слишком удобно, — отозвался тот и, не ожидая ответа, кивнул: — Но освободить меня я не прошу. Никто не скажет, сколько еще мой рассудок будет при мне… Да, смогу.
— Тогда разговоры в сторону, — решительно подытожил стриг. — Я иду первым. Выходим по коридору у кладовых, через дверь в залу. Идем тихо. Если у кухни только люди, сможем просочиться. По зале бежим быстро. Бежать с моей скоростью вы не можете, а я должен видеть, все ли на месте, посему там я — замыкающий. Держимся ближе к стене — там тень, и для арбалетчиков будет меньше шансов. Первый этаж необитаем, и я надеюсь, что оттуда нам опасаться нечего, но все же смотреть в оба: несколько ниш вдоль него — это двери. Если нам удастся наш план, можно считать, что мы в относительной безопасности: близится рассвет, и наружу ни Арвид, ни Конрад за нами не сунутся. С людьми мы как-нибудь справимся. Все готовы?
— Не все, — покривился Курт. — Но это, боюсь, мало меняет дело. Вперед.
— Я первый, — напомнил стриг. — Потом впереди вы.
Последние ступени лестницы, выводящей на первый этаж, Курт преодолел, почти не дыша, и лишь когда до сих пор беззвучно шагавший впереди фон Люфтенхаймер тихо шаркнул подошвой, он похолодел, едва не оцепенев на месте. Возможно, некоторое временное просветление и нашло на фогта, возможно, он, наконец, начал отдавать отчет в собственных словах и деяниях, но сколько это продлится? Не возвратится ли в его разум воля хозяина именно в эти мгновения, что требуются сейчас, дабы миновать поворот коридора, за которым притаились готовые к нападению наемники? Одно слово, даже не крик, лишь шепот, неверный шаг — и вся эта вооруженная орда хлынет им наперерез. Окликнуть фон Вегерхофа, призвать его к тому, чтобы заткнуть фогта кляпом на всякий случай, уже было поздно, и дальше он шел, думая не столько о том, как наступить или вдохнуть, сколько о том, как при внезапной необходимости успеть броситься на идущего впереди, и сделать это тихо. Поворот фон Люфтенхаймер, однако, преодолел бесшумно, не выдав их ни звуком, вселив тем самым слабую и некрепкую надежду на то, что его относительное здравомыслие укоренилось надолго.
У двери, долженствующей открыть путь в залу, стриг остановился и, одарив Адельхайду извиняющейся полуулыбкой, перебросил ее через плечо, точно ковер, тут же посерьезнев. «Вы — вперед», — знаком напомнил он Курту и приподнял раскрытую ладонь.
Пять, четыре, три…
Когда пригнулся последний палец, сжавшийся кулак рывком опустился, дав отмашку, фон Вегерхоф ударил по двери ногой, распахнув ее настежь, и он сорвался с места, подтолкнув замешкавшегося фогта в спину.
Что прозвучало в донесшемся справа и сверху крике, Курт не разобрал, да это было и не важно — важно было то, что крик этот отозвался стальным звоном арбалетного болта, взбившего камень там, где он был мгновение назад. За спиной не раздался вскрик или шум падающего тела, а значит, и стриг избежал стрелы. Лишь теперь запоздало пришло в голову, что фон Вегерхоф, хоть и рассказал о тайном ходе, не уточнил, как именно и где он укрыт, и если сейчас один из летящих им вслед снарядов упокоит стрига, что, как тот сам признался, не так уж и сложно, отыскать этот выход в одиночку он попросту не сумеет. Разве что фогт все еще сохранится в этом состоянии внезапной уравновешенности…
До раскрытой двери часовни оставалось несколько шагов, мысли были поглощены лишь тем, что происходит там, за спиной, и тем, как не попасть под бьющие вдогонку стрелы, и когда что-то с пронзительным визгом вылетело из темноты одной из ниш, он просто не успел увернуться. Курт покатился на выложенный двухцветной плиткой пол, видя перед собою горящие глаза и распахнутый рот с двумя рядами неправдоподобно белых зубов. Оба арбалета выскользнули из разжавшихся ладоней, отлетев далеко прочь по гладкому камню; пальцы, жесткие, как веревки, вцепились в его руку, закрывшую горло, и лишь тогда он сумел осознать, что это не Арвид и не Конрад — Хелена фон Люфтенхаймер, всю эту ночь жаждавшая действий и крови. В плиту рядом с головой ударил тяжелый наконечник, оросив лицо брызгами камня, лишь чудом не угодившими в глаза, с галереи донесся испуганно-гневный окрик, и остатками разума, поглощенного страхом и злостью, осмыслилось, что стрелять в птенца своего нанимателя они не станут, не станут теперь и в него самого, пока он укрыт этим телом.
Это снова произошло само собою, без раздумий — висящие на запястье четки Курт забрал в пальцы, как, бывает, наматывают на кулак цепь в бесчестной уличной драке, и ударил в лицо над собой, вмяв деревянные бусины в висок с такой силой, на какую только был способен. Хелена завизжала, едва не оглушив, и отпрянула, прижав ладони к лицу; Курт вскочил следом и ударил снова — снова в лицо, в другой висок, попав по скуле и оставив на бледной коже крестообразный отпечаток.
Все случившееся заняло считанные секунды — это он осознал, увидев стрига, лишь теперь оказавшегося рядом. Бросив мельком взгляд на отвалившуюся к стене Хелену фон Люфтенхаймер, Курт ухватил ее за волосы, вздернув на ноги и подхватив на руки бессознательное тело, оказавшееся неожиданно легким, точно детское.
— Вперед, — подбодрил он фогта, замершего на пороге часовни, и ввалился за ним следом, услышав, как позади облегченно выдохнула Адельхайда.
— Отличный вышел щит; неплохо придумал, — отметила она, когда фон Вегерхоф толчком плеча захлопнул дверь и вопреки обещаниям аккуратно установил свою ношу на ноги; Курт поморщился, брезгливо сбросив с рук бледное тело с исчерканным ожогами лицом, и отступил на шаг назад.
— Ничего я не придумывал. Случилось спонтанно. Александер, долго стриг может быть в отрубе?
— Почем мне знать, — отозвался тот, вдвигая огромный окованный засов в петли шириной с две ладони. — На моей памяти кастета из святых четок никто не применял.
— Лучше убейте ее, пока она не пришла в себя.
Нельзя сказать, что о фогте Курт забыл, однако на этот голос обернулся с растерянностью. Фон Люфтенхаймер стоял чуть поодаль, прислонившись плечом к стене тяжело, точно бы пробежать довелось не несколько десятков шагов, а не менее полумили.
— Она слаба в сравнении с прочими, — продолжил тот, глядя на неподвижное тело на полу, — однако все равно опасна.
В часовне царила почти полная темнота, две узкие бойницы с решеткой во внешней стене были закрыты толстыми ставнями, лишь слабые отсветы факелов из залы пробивались через круглый витраж под самым потолком, и невозможно было сказать, что за чувства сейчас отобразились на его лице. Мгновение прошло в полной тишине, нарушаемой лишь плеском воды, струящейся из стены в каменную чашу у входа.
— Это вы… о своей дочери? — наконец, уточнил Курт осторожно, и тот распрямился.
— Это не моя дочь, — выговорил фон Люфтенхаймер четко. — Моей дочери больше нет. Это — одна из тварей, и лучше вам убить ее.
— Мы возьмем ее с собой, — возразил стриг, когда он с сомнением посмотрел на неподвижное тело. — Арвид ценит своих птенцов, а в нашем положении заложник не помешает.
— Слуга и стрига за вашей спиной — это не заложники, — тихо отозвался фогт, закрыв глаза и тяжело выдохнув. — Это горячий уголь в мешке с порохом.
— Однако вы, как я вижу, вполне вменяемы, — заметил фон Вегерхоф, обходя алтарь вокруг и глядя на четыре огромных золоченых подсвечника подле него. — Стало быть, все не так плохо… Гессе, свяжи ее.
— Чем?
— Найди. Адельхайда, пошарь вокруг на предмет кремня. Вам будет нужен свет.
— За алтарем, в нише, — подсказал фогт тускло, все так же не открывая глаз. — Там светильник и огниво.
— Действительно, — согласился фон Вегерхоф, присев и заглянув в указанный тайник. — Гессе, поторопись.
Курт раздраженно отмахнулся, оглядевшись. Часовня была полупуста и безыскусна.
— Мне резать на веревки алтарное покрывало? — уточнил он; стриг установил зажженный
