нахмурилась.
— Это все равно кожа, пусть и поврежденная, и ей надо дышать… — осадила она наставительно и вновь принялась за работу. — Не заговаривай мне зубы. Или ты просто не хочешь рассказать? Или это какая-то тайна? Скажи прямо, чем вот так вывертываться, меня это бесит.
— Это не тайна, — отозвался Курт неохотно. — Просто вспоминать об этом не люблю, а перчатки ношу именно для того, чтобы всякий встречный не задавал мне подобных вопросов… Это выходка одного из моих многочисленных врагов. Я попался ему в руки и оказался связанным и запертым в полупустой комнате, где единственным, что могло мне помочь освободиться, был факел. Связан я был не веревкой, а широким крепким куском полотна, и горело оно долго.
— Господи, — поморщилась та, болезненно передернувшись. — Какая гадость… я бы не смогла.
— Смогла бы, — возразил он уверенно. — Мы вообще не можем даже предполагать, на что способны, пока жизнь не припрет к стенке. Ты же, судя по тому, что я успел о тебе узнать, девочка сильная.
— Сам ты девочка, — огрызнулась она, поднявшись, и с грохотом установила ступку на столешницу. — Больно много ты меня старше, можно думать… Поел? В постель, нечего рассиживаться.
— Силы беречь должен не я, как я понимаю, — заметил Курт, однако на подушку все же перебрался, следя за тем, как Нессель заливает растолченную траву кипятком из котла — на сей раз огромного, словно походный чан для небольшой армии, и мелькнула невзначай мысль о том, что в котле этом, пожалуй, можно сварить его целиком. — Не скажешь, что мне предстоит?
— Нет, — категорично мотнула головой та и, не набрасывая куртки, вышла за дверь.
Нессель возвратилась через минуту, прикатив с собою огромную бадью, и глядя на то, как ее ворочают эти тонкие руки, он даже на миг усомнился в своих выводах относительно собственной безопасности…
— Раздевайся, — распорядилась она, с вряд ли большим усилием перетащив с огня котел, и бросила на дно бадьи большой деревянный ковш. — Сейчас принесу холодной воды. Сам справишься или помочь?
— Еще не хватало, — отозвался Курт оскорбленно, не зная, смеяться ли над припомнившимися сказками о лесных ведьмах, тщательно отмывавших своих гостей, прежде чем полакомиться оными.
Вода в котле оказалась слабым отваром какой-то травы, от аромата которой ощутилась удивительная легкость в голове, точно до сих пор он пребывал в душном и спертом воздухе какого-нибудь подвала и вдруг шагнул на продуваемую легким ветерком улицу; вряд ли купание в этом зелье и было обещанным лечением, однако некоторая в чем-то даже неестественная бодрость появилась уже теперь. Нессель, однако, направила его в постель снова, собственноручно укрыв — тщательно и со всех сторон, словно ребенка или парализованного престарелого отца, внушительно шлепнув по руке, попытавшейся сдвинуть одеяло в сторону. Когда вновь наполненный котел вскипел, все так же ультимативно Курт был выставлен за порог и усажен на исполняющую роль табуретки широкую плашку; на ехидное замечание о том, что ему следует пребывать в постели в состоянии плотной укутанности, было услышано обвинение в непристойности и похабных намерениях, из-за порога вылетел комок одеяла, и дверь за его спиной захлопнулась.
Плеск воды из-за двери был тихим и умиротворяющим, только что ощущавшаяся бодрость медленно и неприметно перетекла в полное расслабление, руки и ноги стали тяжелыми и неподъемными, и того, как он погрузился в слабое подобие сна, Курт попросту не заметил. Глаза он открыл, повинуясь невнятному тяжелому чувству, ощущая опасность подле себя и не умея определить словами или хотя бы мыслями, в чем она, и замер, глядя в темные собачьи глаза в десяти шагах от себя. У границы вырубленного свободного пространства перед лесным домиком неподвижно, прижав к задним лапам метелку хвоста, стоял огромный волк, медленно и словно нехотя поводя боками в клочьях линялой весенней шерсти. До двери было рукой подать, однако зверю все равно потребуется куда меньше времени на прыжок, чем ему на то, чтобы подняться, выпутываясь из наброшенного на себя одеяла, открыть створку и захлопнуть ее за собой…
— Явился.
От голоса рядом с собою он вздрогнул, волк дернулся, сделав шаг назад и тут же — два вперед, припав к земле и прижав уши; Нессель, облаченная в одну рубашку и сапоги, торопливо выступила вперед, заслонив гостя.
— Прекрати! — строго велела она, и тот вновь подался вспять, косясь на Курта настороженно и даже, кажется, с явственным оттенком гастрономического сожаления. — Не двигайся, от греха, — добавила она чуть тише и, приблизясь к зверю, опустила ладонь на жесткий загривок. Волк, подумав, завалился набок и с готовностью растопырил передние лапы. — Давно не приходил, — пояснила она монотонно, почесывая светлое звериное брюхо. — Сиди там и не рыпайся, он скоро уйдет. Убедится, что я здесь и все как надо, и убежит.
Волк ушел лишь спустя несколько минут, напоследок бросив на чужака еще один пристальный взгляд; Нессель поднялась, стряхивая шерстинки с пальцев, и обернулась, усмехнувшись:
— Ты ему не понравился. Так надолго он в последнее время не задерживался — наверняка сегодня ждал, когда же я разрешу ему тебя задрать…
— Это вместо домашнего духа — в дополнение к кошке? — уточнил Курт, слыша, как подрагивает голос; та покривилась:
— Это не волшба. Просто однажды нашла в лесу помет из трех щенков; матери не было — я провела возле них полдня, чтобы убедиться… Двоих выкормить не удалось, а один — выжил. Сначала жил здесь, а потом, само собой, убежал; теперь приходит. Прикармливать я его давно перестала, чтобы не избаловался и не разучился пропитание добывать сам, посему — не знаю, для чего он является. Может, скучает. Или думает, что я его матушка… Подымайся, — посерьезнев, повелела она с прежней жесткостью. — Идем.
В домике, когда Курт перешагнул порог, его встретил аромат каких-то курений и запах горячего воска; на кустарном алтаре у стены, кроме лампады, горели и обе свечи, а вот изображающей его фигурки в наличии не было.
— Раздевайся, — скомандовала Нессель, и он уточнил, не спеша исполнить распоряжение:
— Опять?
— Мы договорились, что ты будешь выполнять мои указания, — напомнила та хмуро. — Стало быть — разделся и в постель. Целиком, — уточнила она и, встретив недовольный взгляд, раздраженно покривилась: — Я разглядывала тебя три дня, и вряд ли за последние сутки выросло что-то новое. Не валандайся и не вынуждай меня все повторять по два раза.
— Знаю-знаю, — пробурчал Курт, вновь чувствуя себя гусем, только теперь в процессе вышеупомянутого потрошения. — Тебя это бесит.
— И молча, — дополнила Нессель, подтолкнув его в спину, когда он замешкался у кровати.
Голова опустилась на подушку, как камень, и пребывающая в конечностях тяжесть мгновенно растеклась по всему телу, словно огромная каменная плита придавила его к жесткому матрасу, покрытому свежей простыней, тоже, как и все в этом доме, пахнущей какой-то травой. Нессель остановилась рядом, ненадолго замерев, словно в нерешительности, и одним движением сбросила свою рубашку на пол.
— Боже правый, — пробормотал Курт невольно, остановившись взглядом на том, что было перед ним. Смотреть особенно было не на что, однако три с половиной месяца учебки выявили, что слабость, как оказалось, захватила далеко не все тело.
— Ни звука больше, — предупредила Нессель с явной угрозой. — И не вздумай давать волю рукам. Не дергайся. Это — не забава. Ясно?
Отвечать он не стал, но ответа никто, похоже, и не ожидал.
Подчиниться предписаниям своего лекаря всецело в этот раз не сложилось. Отгородиться от проникающего в его сознание чужого разума Курт уже не пытался, понимая, чувствуя, что в эти минуты ему не угрожает ничто и никто, однако исполнить последнее распоряжение оказалось довольно сложно…
— Болван, — с усталой злостью выговорила Нессель, упав на подушку рядом и отирая взмокший лоб чуть подрагивающей ладонью. — Было сказано лежать спокойно.
— Было сказано не дергаться, — возразил он с улыбкой, прислушиваясь к тому, как свободно дышит грудь, а в теле просыпается уже забытая легкость. — И все, кажется, было сделано спокойно и без суеты.
— Ты вообще ничего не должен был делать, придурок, — осадила та, закрывая глаза. — Все мог испортить…
